Посвящается моему мужу А.А. Штольбергу
В двух книгах.
ВВЕДЕНИЕ В ШЕКСПИРОВСКИЙ ВОПРОС
Ум человеческий таков, что понравься ему что-нибудь однажды (потому ли, что оно так принято и все тому верят, или потому, что это доставляет удовольствие), он и все другое старается приурочить к тому же, и сколь бы ни сильны, сколь бы ни многочисленны были случаи, противоречащие его заключению, он или не замечает, или презирает их, или, наконец, устраняет и отводит каким-нибудь тонким различием… Почти тоже самое бывает и во всяком суеверии, в астрологических бреднях, в снотолкованиях, в приметах… карах и т.п… Френсис Бэкон. Новый органон Перевод А.И. Герцена[1].
Ирония судьбы заключается в том, что Бэкон, исследовавший природу человеческих заблуждений и выделивший четыре «идола» (Герцен перевел бэконовские «idols» как «кумиры»), цепко держащих ум в состоянии заблуждения, свой жизненный путь организовал так, что сам стал зачатком величайшего заблуждения в истории человеческого миросозерцания, второго после веры в то, что Солнце вращается вокруг Земли.
НЕСКОЛЬКО ВСТУПИТЕЛЬНЫХ СЛОВ
Воссоздавать прошлое, давно сошедших со сцены людей, исчезнувшую историческую обстановку – дело в существе своем невозможное. И не столько потому, что у каждого времени свои песни, – ведь даже собственная прожитая жизнь, которую, казалось бы, должно знать во всех подробностях, стоит только напрячь память, в обратной прокрутке совсем не та, какой была в действительности. «Смертному противопоказана слишком большая доза реальности» (писал Т.С. Элиот). И человек, вспоминая дела минувших дней, приукрашивает их в свою пользу, отбрасывая то, чего стыдится на склоне лет, и, наоборот, воображение хлопотливо взращивает действия и поступки, которыми можно гордиться; обычные, иногда неверные ходы на шахматной доске жизни преобразует в удачные, успешные, превосходные.
Что уж тут говорить о жизни и деятельности давно умерших людей. Биограф стремится как можно логичнее, психологически достовернее (согласно учебникам психологии) выстроить безупречную цепочку событий чужой жизни, оставаясь, порой в подсознательном плену своих нравственных ценностей, установок и правил. Жизнь, однако, идет не по лекалу и линейке. Знал бы, где упасть, соломки бы постелил. Сам человек не видит наперед больше восьми – десяти шагов. Потомки же зрят движение всей его жизни, канувшей в Лету: как правило, знают, когда и где он родился, умер, с кем дружил, с кем враждовал, какую сделал роковую, непоправимую ошибку. Знают его взлеты и падения, написанные им книги, каким видели его окружающие, каким он остался в памяти ближайших поколений. И согласно этим вехам, строго по закону психических типов и логике бытия, сочиняется правдивое жизнеописание. Для самого же человека, не ведающего, что будет завтра, через неделю, месяц, год, жизнь петляет под влиянием, казалось бы, неподвластных случайностей: ведь только простейшие задумки получают ожидаемое воплощение, долгосрочные замыслы совершенно расходятся с тем, что, в конце концов, получилось. Вот и получается, что добросовестный биограф как будто бы лучше знает жизнь подопечного автора, чем сам автор, даже если оглядывает прожитое в свои последние дни.
Древние прозревали в хождении по мукам отдельного человека действие судьбы и рока, фортуны и фатума. Но многим беспорядочный рисунок жизни представлялся и представляется сумбуром, суть которого выражает библейское речение «всё суета сует». Ничто толком не вытанцовывается, люди балансируют на ровном полу и без опасения идут по натянутому канату, не видя пустот ни слева, ни справа. Потому, видно, и пишутся гротескные пьесы и романы, что на первый, да и на второй взгляд и сама жизнь – скопление нелепостей, то разреженных, то катящихся сгустком. На своем коротком жизненном отрезке только гротеск и виден. Но только умный, талантливый автор, сочиняя роман, напишет «реалистический» гротеск. Это будет и не гротеск ради гротеска – вот как я умею загнуть! – и не бестолково, неуклюже слепленная гротескная уродина, порожденная сильным ощущением абсурдности бытия и неумением создать изящный и достоверный гротеск. Я бы назвала «реалистический» гротеск «художественно достоверным». Надо учитывать, конечно, и степень гротескной отвлеченности. Но это о литературе.
Если же последовательно описать события любой жизни – на протяжении десятилетий, то иначе как гротеском полученное описание не назовешь. И, наверное, чем крупнее личность, тем более напоминает гротеск ее или его жизнь.