Дженкинс так объясняет в сноске суровость своей критики: «Печальная необходимость заставляет настойчиво писать об этом: авторитет Мак-Керроу, замечательного редактора Нэша, как ничто другое, мешает исследователям принять правильное толкование цитаты». Последняя фраза свидетельствует, что Дженкинс как бы и сам не очень уверен в правильности ортодоксального толкования. И вот его заключение (обратите внимание на сослагательное, перевожу дословно): «Если мы добавим к этому, что пьеса “Гамлет” с ее убийством, безумием, местью, сентенциями и стилем, замечательно напоминающими Сенеку, должна была бы напоминать “Испанскую трагедию” Кида, то мы не можем, по справедливости (justly), рассматривать авторство Кида меньше, чем в высшей степени вероятное (less than highly probable)». Почему же, при всей честной сослагательности – история всегда сослагательна – такой категорический тон, не допускающий иного мнения? А мнение это принадлежит действительно самому крупному исследователю Нэша. Дженкинс чувствует, что позиция его не бесспорный факт. И употребляет сверхусиленное сослагательное, чтобы прежде всего самого себя утвердить в собственной правоте. Но для других его рассуждение не аргумент. Ведь если имеется хоть один гран сомнения, то допущение иных точек зрения обязательно. Все они имеют равное право на состязание и подлежат вдумчивому прочтению.
Конечно, Дженкинс это хорошо понимает и все-таки даже мысли не допускает об ином кандидате, кроме Томаса Кида? Читая определенные главы предисловия (большая часть его в высшей степени содержательна), видишь не только классический образец ученой схоластики, против которой так яро выступали Бэкон и Герцен (полемика на тысячном витке забывает существо предмета и становится словесно-цитатной перепалкой), но и чувствуешь затаенный страх приоткрыть лазейку для еретической мысли: если и был в то время человек, подпадающий под описание Нэша, это не кто иной, как Фрэнсис Бэкон. Но назвать его автором «Гамлета» опасно. Только заикнись, и пошло-поехало. А ведь Нэш не случайно умалчивает имя. Если бы это был Кид, Нэш бы молчать не стал. И уж конечно, имя Кида всплыло бы впоследствии, когда «Прото-Гамлет» успешно игрался на разных сценах. В том-то и дело: пьесе, имевшей успех, было, похоже, предписано быть анонимной. Воля автора.
Известно, что Бэкон скрывал свое авторство. В письме автору философских виршей сэру Джон Дэйвису (не путать с Джоном Дэйвисом из Херефорда) он просил Дэйвиса в разговоре с королем Иаковом не пожалеть о нем добрых слов, похлопотать о «concealed poet» – поэте, скрывающем свое имя. Даже Спеддинг не мог объяснить, что могли бы значить эти слова Бэкона, сказанные в 1603 году. А в «Manes Verulamiani» [351] некто R. C. из колледжа Св.
Троицы (альма-матер Бэкона) писал: «Ты – самый драгоценный бриллиант из анонимных литераторов». Поскольку ученые сочинения Бэкон подписывал, то эти строки обязывают искать его произведения среди тех, чье авторство сокрыто, причем это не просто анонимное, а специально завуалированное авторство. Для меня это «Аргенис», «Сатирикон Юформио» Джона Барклая, «Искусство английской поэзии» Джорджа Паттенэма и роман «Французская академия».
Знаменитая вселенская буря бэконианских страстей конца XIX – начала XX века выработала у шекспироведов-ортодоксов антитела против бэконианской заразы. Спеддинг в свое время положительно заявил, что Бэкон Шекспиром быть не мог, это ясно всем, кто видит разницу между стилем Бэкона и Шекспира. Но ум-то Шекспира замешен на бэконовских дрожжах – с этим не поспоришь. Другие претенденты не страшны. А вот Бэкон… И всякий раз, как появляется пусть отдаленный намек, антитела начинают действовать, и вместо тщательного научного анализа рождаются предположения, гипотезы, объяснения, которые здравомыслящий человек не только не может принять, ему не составит труда уложить их авторов на обе лопатки, используя только один прием – показать читателю, как шатки логические и документальные основания их версий. Это важно, потому что лихие популяризаторы, устав от сотен, а может и тысяч всевозможных предположений, рассказывая о жизни и творчестве Шекспира, отбрасывают все сослагательные наклонения и модальные слова, выражающие сомнение честных ученых. Не помню ни одного случая, чтобы в разговоре об авторстве Шекспира мой собеседник, не лингвист и не литератор, был осведомлен о том известном факте, что от Шекспира не осталось ни единой строчки, ни рукописи, ни письма – ни к нему, ни от него. Это известие всегда вызывает сперва недоверие, а потом чрезвычайное изумление. Меня иногда терзает желание подать в суд на писак, убирающих сослагательные и тем самым искажающих историю.