Фриман приехал в Лондон из Оксфорда в 1611 году.
В этом же году выходит «Кориэт». Ратленд еще жив. Фриман – поэт, приобщен к пишущей братии. А «Кориэт» – литературное событие. Известно, что Джон Харингтон, поэт и заправский шут [398], принес королю Иакову специально изданный для королевской семьи том «Кориэта», чем доставил монарху огромное удовольствие. Иаков смеялся над панегириками до упаду. Об этом Харингтон сам пишет в письме другу.
Эпиграмма, опубликованная в 1614-м, написана еще при жизни поэта, скорее всего после представления «Бури». Возьмем теперь строки 9, 10, 11: Меандром в пьесах вьется твой талант,
Из них юнцы поэты, как Теренций
У Плавта иль Менандра, много тащат.
Эти три строки напоминают стихотворение Джона Дэйвиса «Нашему английскому Теренцию, М-ру Уиллу Шекспиру». Фриман и Дэйвис оба любят Шекспира, и каждый посвоему им восхищается. Но один принадлежит к «племени младому», для него Шекспир – недосягаемая вершина, то, что мы сейчас называем «классик», и творчество его он воспринимает в совокупности. Оно всеобъемлюще, естественно слитно, из него черпают, что им угодно, начинающие поэты, которые еще не знают толком, о чем писать. В последних строках он призывает издать собрание всех сочинений Шекспира.
Дэйвис же давно знает Ратленда-Шекспира, он его старше на восемь лет. Дэйвис – поэт, каллиграф, занимался с детьми аристократов, переписывал великолепным почерком произведения других авторов, в частности Бэкона. Он принадлежал к Хору поэтов, у него есть дамы покровительницы, одна из них – Мэри Сидни Пемброк. Учил он падчерицу Эссекса, будущую жену Ратленда Елизавету Сидни.
Им написан длинный панегирик для «Кориэта» и траурная элегия на смерть Елизаветы Сидни-Ратленд, где он рисует портрет замечательно умной, тонкой женщины, чью смерть горько оплакивает.
Дэйвис все знает о Ратлендах. Титульный лист его книги 1612 года «The Muses Sacryfice» («Жертва Муз»), в самом конце которой помещена траурная элегия, посвященная Елизавете, иллюстрирует на самом деле содержание реквиема Честера «Жертва любви», посвященного чете Ратлендов. Я держала эту книгу в Хантингтонской библиотеке, подробно рассмотрела титульный лист. Он, конечно, должен украшать траурный честерский сборник, с чем согласна Летиция Йендл, заведующая отделом рукописей Фолджеровской библиотеки [399]. И еще этот титульный лист указывает, что в книге содержится элегия, оплакивающая смерть Феникс – Елизаветы Ратленд.
Шекспира-Теренция Дэйвис видит со своей колокольни, с высоты своих лет. Но и у него и Фримана есть одна и та же мысль. Фриман выражает ее словами: «Whence needy newcomposers borrow…» («Из твоих пьес черпают юнцы поэты», строка 10). А Дэйвис говорит: «And honesty thou sow’st which they do reape» («honesty» здесь значит возвышенное, благородное), то есть: Ты сеешь «разумное, доброе, вечное», а они, менее даровитые, пожинают и умножают собственное наследие.
Вернемся к эпиграмме 84, где Фриман пишет о благородном поступке Лабео-Бэкона.
27 октября 1613 года Бэкон наконец-то – генерал-атторни, спустя двадцать лет после двухлетней безуспешной интриги, которую вел еще граф Эссекс. В этой должности Бэкону пришлось принимать неизмеримо большее участие в государственных делах – юридических, криминальных, административных, законодательных, – чем ему было дозволено раньше.
Он старался примирить непримиримое: абсолютного монарха, раздражительного, подозрительного, капризного, требовательного, и парламент, отстаивающий исконные права и свободы британцев и старавшийся ограничить траты королевского двора. Принимал участие в разбирательстве многочисленных судебных дел. Снова и снова безуспешно пытался претворить в жизнь мечту – реформировать, упростить и упорядочить законодательство. Так что в области государственной и общественной деятельности мы не находим в 1614 году ничего, что можно хоть отдаленно назвать «победой над собой». Напротив, в глазах гуманистов, да и своих собственных, он только и делал, что предавал себя; через семь лет он и сам это признает.
Тем не менее, молодой поэт, восхищавшийся мастером Уильямом Шекспиром, в обращенной к Бэкону эпиграмме возносит и ему хвалу – оказывается, он проявил истинную доблесть, одержав над собой победу. Опять мы сталкиваемся с сознательным сокрытием имени человека, к которому обращено стихотворное послание, воздающее похвалу. И только причастные к тайне Бэкона, помнящие его латинское прозвище «Лабео», понимают, о ком и о чем идет речь.
398
Не путать с сэром Джоном Харингтоном, воспитателем принцессы Елизаветы, дочери короля Иакова. Сэр Джон – отец леди Бедфорд, подруги графини Ратленд, и лорда Джона Харингтона, блестящего молодого человека и талан- тливого поэта, рано умершего.