Кокбурн работал над ней, по-видимому, много лет. Интересно, что в поле его исследования попали не только те произведения шекспировской эпохи, которые переходят из одного труда в другой, но и те, что редко становятся предметом серьезного изучения. Это – анонимная «Геста Грейорум», сатиры Холла и Марстона; он тщательно их исследует, поминает «Аргенис» Джона Барклая, хотя именно эта книга заслуживает особого внимания. Он пристально рассматривает эпитет «потрясающий копьем» и дает несколько примеров лексико-грамматических преобразований, встречаемых в тогдашней литературе. Эта книга бесценный помощник в моих исследованиях, как и книга Джона Мичелла «Кто написал Шекспира». Как все сочинения Франсис Йейтс и, конечно «Remains» Кэмдена. И почти весь Арденский Шекспир, у меня всего несколько книг первой серии, а они представляют собой огромный интерес. Работая с книгами о Шекспире, я обнаружила, что новые сочинения отнюдь не всегда лучшие.
Кокбурн в своей книге приводит три грамматических варианта вездесущего словосочетания. Они взяты из «Королевы Фей» Эдмунда Спенсера. И хотя они никакого отношения к драматургу Шекспиру не имеют, мы все же приведем один из этих примеров: «…And shivering spear in bloody field first shook» (Book 4, Canto 2, stanza 14), остальные в том же духе: переходный глагол плюс существительное – to shake a spear. Примеры свидетельствуют, до какой степени отличалось тогдашнее восприятие псевдонима «Shakespeare» от нынешнего восприятия фамилии Шекспир: в нем в то время всегда слышался отзвук выражения «потрясать копьем», восходящего к Афине Палладе, бряцающей колющим оружием.
В главе «Соперники – претенденты» [403] уделено особое место пьесе-аллегории «Хистриомастикс» («Актер высечен» – название наверняка не случайно). B ней многозначительно употреблен эпитет «Потрясающий копьем». Пьеса вышла в свет анонимно в 1610 году, автор предположительно Дж. Марстон. У нее есть предшественница, упомянутая Беном Джонсоном в пьесе «Всяк выбит из своего нрава» (1600) в действии 3, сцене 1. И вокруг «Хистриомастикса», как водится, сонм нерешенных проблем. Одна из них – пролог и несколько коротеньких диалогов, предваряющих вставную пьесу «Блудное дитя» в 2 действии. Oни никак с ней не связаны, зато прямо намекают на историю неверности, которая так драматично изложена в «Троиле и Крессиде», а именно на ту сцену, где Троил после первой, добрачной близости дарит возлюбленной в знак верности отстегивающийся рукав, сопровождая подарок словами горячей и преданной любви до конца дней. Напомню, пьеса вышла в 1609 году, за год до опубликования переделанного «Хистриомастикса».
В «Хистриомастиксе» представлена, помимо прочих действующих лиц, группа аристократов, которые покровительствуют актерам. Во втором действии они все вместе смотрят представление – тот самый вставной кусок, относящий зрителя и читателя к «Троилу и Крессиде», разыгрываемый приглашенными актерами. Среди зрителей Мавортиус и его друг «итальянский лорд» Ландулфо (Landulpho). Исследователями-стратфордианцами Мавортиус опознан как граф Саутгемптон, а Ландулфо предположительно – Джон Флорио (1553?-1625), учитель итальянского и секретарь графа, автор итало-английского словаря (1598). В посвящении Ратленду Флорио говорит: графу в общемИто словарь не нужен, итальянским он владеет; в чем нет ничего удивительного, ведь граф год назад вернулся из двухлетнего путешествия по Европе и больше всего времени провел как раз в Италии.
Мать Флорио – англичанка, отец – итальянец, тем не менее Джона Флорио никоим образом нельзя назвать «итальянский лорд». Человек образованный, он преподавал одно время в Кембридже, титулов не имел, и хотя был своим в литературно-аристократической среде, но не дневал и ночевал с Саутгемптоном в театре. На мой взгляд, Ландулфо, скорее всего, – Ратленд. Для меня загадка, почему никто, ни ортодоксы, ни еретики, до сих пор не разглядели в Ландулфо Ратленда. Граф был близким другом Саутгемптона, известно, что в 1599 году они, «пренебрегая двором, все время проводили в театре» (Письмо из Архива Сидни.
Т. 2. С. 132).
Есть еще одно очевидное подтверждение этой мысли. Мы уже много раз писали о том, что елизаветинцы были большие любители анаграмм и вообще всяческих перестановок букв и слогов в именах – своих и друзей. Существуют анаграммы имен королевы Елизаветы, принца Генри и почти всей придворной знати, в том числе Ратленда (см. указанное сочинение Кэмдена, глава «Анаграммы»). Анаграмма – не только перестановка букв, но и перестановка слогов, и она не всегда идеальна. Авторы анаграмм позволяли себе вольность, заменяя определенные буквы. Так вот, если сравнить «Landulpho» и «Rutland», заметна неполная, так сказать, ущербная, но очевидная анаграмма. Она и должна быть ущербной, наводить легкую тень на плетень, все-таки буквы переставлялись не только ради забавы, а зачастую и с умыслом. В самом деле, конец графского имени «land» (Rutland) совпадает с началом имени персонажа пьесы. Давайте переместим конец «land» в начало в «Ратленде». Имеем теперь «Landrut», сравним с «Landulpho». Окончание «о» – признак итальянского, отбросим ее, буква «u» – общая, и два несовпадения: во-первых, «r» и «l» – буквы, обозначающие сонорные звуки и потому взаимозаменяемые, и во-вторых, «ph» и «t». Ими передаются звуки «ф» и «т», которые через древнегреческий тоже взаимозаменяемы – например, «орфография», но у Тредьяковского «ортография», именно так выглядит это слово в энциклопедии Брокгауза и Эфрона в статье о Тредьяковском; или еще пример: католический – кафолический, та же закономерность прослеживается и в английском языке. Это елизаветинцам было хорошо известно. Стало быть, с большой долей вероятности можно предположить, что Ландулфо – анаграмма имени Ратленд, а значит, интермедию во втором акте «Хистриомастикса» смотрят друзья – графы Саутгемптон и Ратленд.