Спустя годы Его начинания были подхвачены учеными искусниками, несколько человек объединились и приступили к работе над этим великим Планом; счастье сопутствовало им, они получили Королевское Одобрение и Повеление создать великий совет выдающихся людей всех научных направлений и специальностей, чтобы вместе легче было справляться с трудностями созданного Общества и двинуть прогресс, вдохновляющий и вселяющий надежду».Очень высоко ценило научный подвиг Бэкона ближайшее поколение, в том числе его ученик и помощник Томас Гоббс (1588-1679), считало его величайшим гением и человеком незапятнанной репутации. А к середине XIX века, в самый разгар шекспировского идолопоклонства, Бэкон в глазах просвещенной публики становится наиподлейшей личностью.
Вот что пишет о нем в биографии Бэкона (одно из самых интересных, блестяще написанных жизнеописаний) Ричард Уильям Чёрч (1815-1890): «Еще ни у кого никогда не было более великой идеи для чего он рожден, и никто так страстно не жаждал посвятить себя ей…Так глубоко понимая человеческую натуру, ее ценность, ее способности, ее величие и грехи, сам он не следовал тому, что знал. Он пресмыкался перед таким человеком, как Букингем.
Он продавал себя коррумпированному, позорному правительству Якова I. Он с готовностью участвовал в вынесении смертного приговора таким людям, как Эссекс, который был очень, очень виноват перед государством, но для Бэкона это был самый любящий, самый щедрый благодетель. С открытыми глазами он отдался без сопротивления системе, не достойной его; он не видел в ней зла, предпочитая называть зло добром; и был первой и самой показательной ее жертвой» [44]. Для Чёрча отношения между Бэконом и Эссексом – отношения благодетеля и слуги, принимающего благодеяния. А это было не так. Письма Бэкона и Эссекса надо читать, надев исторические очки. Бэкон был по титулу просто «мастер», то есть дворянский сын, Эссекс – лорд, граф. И обращение к Эссексу соответствовало правилам этикета того времени. Тон же писем, их содержание говорят о том, что Бэкон и Эссекс считали друг друга равновеликими личностями. Хулители всегда вспоминают имение, подаренное Эссексом Бэкону. Но это была всего только плата за секретарские и иные услуги Бэкона: он писал для Эссекса письма, улаживал его отношения с королевой, наставлял Эссекса, как лучше себя вести в роли королевского фаворита. Эссекс, младше Бэкона на семь лет, бывал неуправляем. Не имея четкого понятия, что он хочет, чего добивается, он находился, с одной стороны, под стрелами придворной камарильи, которая действительно стремилась его погубить, с другой стороны, под влиянием окружавших его заговорщиков, отличавшихся разной степенью агрессивности по отношению к королеве и правительству. Он был благороден, простодушен, упрям и, конечно, бессилен справиться с таким коварным и хитрым противником, каким был двоюродный брат Бэкона Роберт Сесиль, первый министр королевы, ставший им после смерти отца лорда Бэрли. Заговор Эссекса был обречен на провал. Сесиль своими интригами (его называли «Лис», у меня мелькнула мысль, уж не он ли прототип Вольпоне в пьесе Бена Джонсона «Лис, или Вольпоне») дразнил Эссекса, толкал к опрометчивым поступкам, возбуждал в нем опасения, грозившие перерасти в отчаянные действия; сторонники Эссекса пользовались им как главарем в собственных целях. Бэкон все это видел, силился удержать его от бессмысленного и безнадежного выступления. Но не смог. Так и случился этот однодневный путч 1601 года, в котором невольно принял участие Ратленд – он любил Эссекса, и, кроме того, Эссекс был отчим его обожаемой жены, смуглянки Елизаветы Сидни (ее деда сэра Френсиса Уолсинэма, министра внутренних дел, королева называла «мой мавр»).
Сегодня отношение к Бэкону в ученых кругах меняется к лучшему, но обыватель до сих пор морщит нос при его имени. Постепенное, по ходу столетий, ухудшение восприятия личности Бэкона, думаю, можно объяснить тем, что чем глубже в прошлое уходит его время, чем разительнее меняются обычаи, взгляды, моральные нормы и способы общения, тем хуже и хуже в глазах потомков становится незаслуженно обиженный ими гений. А ведь он, напротив, рассчитывал на признание благодарных потомков, которые, он надеялся, правильно применив его метод познания и управления природой, избавят себя от всех социальных язв. Не избавили, да еще и выставили себя вполне скудоумными – допустить такую нелепость (и поверить в нее!), что Шекспиром мог быть осмеянный Беном Джонсоном в образе шута Солиардо («Всяк выбит из своего нрава») стратфордский нувориш Уильям Шакспер.