Напрасно бороться с жизненными фактами – собственными словами и письмами Бэкона.
“Человек, – сказал один острослов, – состоит из профессии, способностей, талантов, а также из самого себя”. При всем величии, гениальном уме, страстном поиске истины, потребности благотворить, обаянии, которое притягивало к нему действительно достойных людей, при всем радушии, обходительности, терпимости, делающих его наиприятнейшим собеседником, в натуре Бэкона был глубокий, фатальный изъян. Он был “угодник” с сильными мира сего. (Не “любил угождать”, а в том значении, какое сохранилось у нас только в выражении “дамский угодник”)» [414].
Действительно, когда сегодня читаешь письма Бэкона королеве Елизавете, королю Иакову, герцогу Букингему, тошнит от медоточивых любезностей. Но почитайте письма Эссекса или сэра Уолтера Рэли, воина, путешественника, ученого, которые он посылал Елизавете, – точно так, же тошнит. Только письма Бэкона отличаются изящной витиеватостью мысли и словесной формы – он всегда во всем, что делал, стремился к совершенству.
Возможно, у Бэкона была такая черта – любезность на грани подобострастия. Но ее нельзя путать с пресмыканием перед сильными мира сего. В политических целях он стремился быть обаятельным в глазах многих. А так как он был тонкий психолог, знаток человеческих достоинств и слабостей, то это ему, в общем, удавалось. Своих же друзей он любил искренне, чужой беде не просто сострадал, но и деятельно помогал. Он был человек истинно благородный, и уж конечно, различал добро и зло. Правда, в нем не было врожденной эмпатии, как у Ратленда, – участливости в такой мере, что забываются собственные интересы. Но любовь друзей завоевана им по праву. И, конечно, не пресмыкался он ни перед королем, ни перед его фаворитом. Любил поучать, формы тогдашней вежливости и любезности соблюдал. А когда обожгла беда, писал им письма кровью сердца. Он, поверженный, не захотел отдать герцогу Букингему Йорк-Хаус, в котором родился, вырос и куда вернулся лорд-канцлером. Если бы отдал сразу, фаворит Букингем, может, и постарался бы как-то подсластить его жизненное крушение. Букингем понимал, что Бэкона король принес в жертву во спасение не кого-нибудь, а своего фаворита. Но герцог воспользовался этим промахом Бэкона и отмежевался от него, отведя тем самым удар от себя.
Король, еще не совсем утративший рыцарскую честь, откликнулся на его вопль, и наказание было смягчено. Отменили штраф, не лишили титулов. Отлучили только до конца жизни от государственной службы – результат грязных интриг. Но нет худа без добра: Бэкон опамятовался, вернулся к писательству, ему было шестьдесят лет. Сохранилось письмо Бэкона епископу Ланселоту Андрюсу 1622 года. В нем он сравнивает свою судьбу с судьбой Цицерона, Демосфена и Сенеки. В этом, пишет Бэкон, он находит утешение и, вспоминая поведение этих исторических личностей в изгнании, намечает для себя план жизни вне двора и политики. В последние пять лет жизни он написал первую часть «Великого восстановления наук» – «О достоинстве и приумножении наук» (девять книг), «Генриха VII», «Новую Атлантиду» и еще несколько работ поменьше, начал «Генриха VIII», переводил псалмы. Закончил фундаментальный труд «Сильва Сильварум» (леса лесов), вышедший уже после его смерти.
И издал Первое Фолио Шекспира. Одним из издателей был Джаггард, издатель и печатник его эссе, шекспировских стихов, пьес и апокрифов. Словом, Джаггард, как никто, был в курсе дела. И он тоже принадлежит к историческим лицам, чьи имена, запятнанные шекспироведами, требуют реабилитации.
Размышлять о том времени можно только водрузив на нос исторические очки. Издатели и печатники были тогда люди образованные, истинные носители ковчега культуры, как в Англии, так и в Европе. И издавать пьесы, не имевшие никакого отношения к псевдониму «Уильям Шекспир», Джаггард, разумеется, не стал бы. Когда читаешь Реестр гильдии печатников и издателей, поражаешься их добропорядочному и спокойному течению жизни.
Мошенники, как и сейчас, были, но не среди людей честных профессий. Чтобы Джаггард из мошеннических соображений издал «пиратское» кварто или поставил чужую фамилию под издаваемым произведением из неуважения к автору – такое может прийти в голову только совершенно сбитым с толку исследователям, не находящим здравомыслящего объяснения ни с чем, по их мнению, не сообразным фактам. Джаггард был главой гильдии и дорожил своим добрым именем.
Меня вот что удивляет в первых страницах книги Чёрча «Бэкон». Вчитайтесь внимательно в те достоинства Бэкона, которые он перечисляет. Там нет ничего сказанного ради красного словца. Все это почерпнуто из записок, воспоминаний и траурных элегий, написанных друзьями и знакомыми Бэкона после его смерти. Что же, они просто так курили ему фимиам, зная про участие Бэкона в суде над участниками восстания Эссекса в начале февраля 1601 года и хорошо помня судебный фарс-расправу над Бэконом? Никто ведь не верит, что Томаса Мора казнили из-за того, что ему, верховному судье, пытались подарить как взятку дорогую вазу. А вот безнравственной истории про Бэкона верят, не вникнув в ее суть. Верят, потому что он участвовал в суде над своим «покровителем» графом Эссексом.