И вот тут у шекспироведов должны были бы сработать здравый смысл, знание логики и психологии творчества. И, конечно, воображение. Шекспира надо искать среди непосредственных участников заговора, это столь же очевидно, как то, что «день следует за ночью». Из всех участников самый подходящий – Ратленд, каким мы его знаем по исследованиям историков, а особенно по комедиям Бена Джонсона. И надеюсь, в новом веке это будет самым веским доказательством в пользу его сначала соавторства, а потом и авторства.
И третье – это уже не совсем психология, а скорее метод: в моем распоряжении пока еще не так много документов – разработка этой жилы, если прибавить поиски еще нескольких ратлендианцев и бэконианцев, длится около века, тогда как стратфордианцы рыскали по всем архивам более трех столетий. И мне вспомнился метод Михаила Герасимова, который воссоздавал внешность человека, умершего тысячелетия назад, по сохранившемуся костяку, а то и по одной косточке. Успехи Герасимова вселяют веру, его метод основан на глубоком знании своего предмета и скрупулезном исследовании всех имеющихся скудных данных. И я взяла его на вооружение. Начала с самым пристальным вниманием читать все письменные свидетельства той эпохи, касающиеся людей, так или иначе участвующих в «шекспировской эпопее». Покажу, как это происходит и к каким выводам неизбежно приходишь, на нижеследующем примере.
МАЛЬВОЛИО И ДОБРЫЙ УИЛЛ
Бен Джонсон, замечательный драматург Золотого века елизаветинской литературы, – пожалуй, единственный источник личностной характеристики автора шекспировского наследия. Он вспоминает о нем в беседах с шотландским поэтом Уильямом Драммондом и в записных книжках, опубликованных после его смерти. Там и там он прямо говорит о «Шекспире». Возьмем его известную цитату из записных книжек «Timber, or Discoveries» – «Лес, или Открытия», она чрезвычайно емкая – писать Бен умел. Существующий перевод цитаты страдает погрешностями, поэтому переведу ее заново. Постараюсь быть предельно точной, хотя это и трудно, текст все-таки начала XVII века.
Но сперва английский текст:
«I remember, the players (обратите внимание – не «the actors»! – М.Л.) have often mention it as an honour to Shakespeare, that in his writing (whatsoever he penned) he never blotted out, а line. My answer hath been, would he had blotted a thousand. Which they thought a malevolent speech. I had not told posterity this, but for their ignorance, who choose that circumstance to commend their friend by, wherein he most faulted, and to justify mine own candour, for I loved the man, and do honour his memory (on this side idolatry) as much as any. He was indeed honest, and of an open and free nature; had an excellent phantasy, brave notions and gentle expression, wherein he flowed with that facility, that sometime it was necessary he should be stopped: Sufflaminandus erat, as Augustus said of Haterius. His wit was in his own power; should the rule of it had been so too. Many times he fell into those things could not escape laughter, as when he said in the person of Ceasar, one speaking to him “Ceasar thou dost me wrong” – he replied: “Ceasar did never wrong, but with just cause”, and such like, which were ridiculous. But he redeemed his vices with his virtues. There was more in him to be praised, than to be pardoned»[2]
И перевод:
«Помню, актеры часто ставили Шекспиру в заслугу, что он никогда не вычеркивал (что бы ни писал) ни единой строчки. На что я говорил: “Лучше бы вычеркнул тысячу”. Мои слова восприняли как злонравие. Я бы не рассказывал это потомству, если бы не их невежество – хвалят своего друга за то, что было самым большим его недостатком. В оправдание своей прямоты скажу, что я любил этого человека и действительно чту его память (не впадая в идолопоклонство). Он был честной, открытой и свободной натурой, обладал изящным слогом, превосходной фантазией, благородными понятиями; но все это лилось у него с пера с такой ширью, что порой было бы не грех остановить его. “Обуздывать” (латынь, не совсем точно. – М. Л.), как говорил Август о Гаттерии. Талант был ему подвластен. Вот только бы он получше им управлял. Частенько он препотешно шутил. Например, изображает он Цезаря (Бен Джонсон и поэт Уизер называли Шекспира “мим”, по-английски соответственно “mime” и “mimic”. – М. Л.), а кто-то говорит ему: “Цезарь, ты несправедлив ко мне”. На что в ответ слышит: “Цезарь всегда прав, когда дело правое”. Ну и тому подобное, что всегда вызывало смех. Но пороки он искупал добродетелями. Достойного похвалы было больше, чем заслуживающего прощения».
Вот такая оценка. Это – «косточки», по которым можно лепить портрет Шекспира, в какой-то мере самого Бена Джонсона, и даже прозреть их отношения.
Шекспира из этих слов мы видим, как и должно видеть великого поэта: открытая, прямая натура, ни высокомерия, ни лукавства; пишет легко, изящно, можно сказать «графоман» – останавливать нужно. Любит представлять смешные сценки, попросту говоря – смешить друзей.
Важно почти каждое слово. Во-первых, «players». Напомню, что в первом Фолио, в издании которого принимал участие Бен Джонсон и издатели Шекспира и Бэкона Блаунт и Джаггард, в самом начале – список главных «actors». У нас всегда это слово переводится «актеры», но в английском его главное общее значение – участник какого-то дела. И первый в списке – Уильям Шекспир. Шакспер никогда не был одним из главных актеров, значит, как актер он не мог быть включен в список. Другое дело – автор. Шекспир здесь бесспорно главный участник. Актеры в предисловии называют его своим другом и с пайщиком.
2
Jonson B. Timber, or Discoveries // The Works of Ben Jonson / Ed. By F. Cunningham. L.: Chatto & Windus, 1940. Vol.3. P. 398. (Здесь и далее в случаях, когда не указан переводчик, перевод автора.)