За этим Шекспиром можно вообразить кого угодно – Бэкона, королеву Елизавету, Ратленда, Стратфордского Шакспера. Одно это, конечно, не может поколебать незыблемость Шекспира-Шакспера, ведь можно объяснить и так: в труппе был плохонький актер и богатый пайщик Шакспер, он же драматург Шекспир, а потому он по праву занимает первую строчку.
Но ведь и Гамлет считал себя другом и спайщиком актеров (акт 3, сц. 2, строки 270-271: «Would not this… get me a fellowship in a cry of players?» – «Разве это… не даст мне право стать пайщиком в актерской труппе?»).
В первом Фолио во вступительных статьях и в поэтических посланиях столько намеков, уклончивостей и просто загадок, что если не отмахиваться от очевидных двусмысленностей, а непредвзято задуматься, то невольно придешь к мысли, что с Фолио не все так просто, и начнешь примерять Шекспиру, автору Фолио, самых подходящих претендентов, коих пятеро: барон Веруламский, виконт Сент-Албан, лорд-канцлер Фрэнсис Бэкон (1561-1626); поэт Кристофер Марло (1564-1593), выпускник Кембриджа и агент тайного сыска; Роджер Мэннерс (1576-1612), пятый граф Ратленд, участник заговора Эссекса; Эдвард де Вере (1550-1604), семнадцатый граф Оксфорд, блестящий бурного нрава придворный и Уильям Стэнли (1561-1642), шестой граф Дарби, рыцарь ордена Подвязки. Жизнь каждого из них полна удивительных событий и заслуживает написания приключенческого романа. И все они тесно связаны родственными узами. Самый подходящий претендент здесь тот, кто ближе всего общался с актерами «Глобуса». И Бэкон, и Дарби любили театр, но только Ратленд, вместе со своим другом Саутгемптоном, почти все время проводит в театре, пренебрегая королевским двором. В 1599 году придворный Роланд Уайт пишет из Лондона сэру Роберту Сидни (дядя Елизаветы Сидни, теперь уже графини Ратленд) в Нидерланды: «…лорд Саутгемптон и лорд Ратленд не появляются при дворе… проводят время в Лондоне, только затем, чтобы каждый день ходить в театр». Письмо писалось, когда труппа лорда-камергера играла уже в новом помещении «Глобуса».
Пойдем дальше в воссоздании картины того времени, извлекая из цитаты опорные факты. Следующая фраза – «Malevolent speech». В комедии «Двенадцатая ночь» (Первый раз опубликована в 1623 году, написана не позже января 1602 года. Л. Хотсон полагает, что пьеса была представлена при дворе 6 января 1601 года: 6 января – Двенадцатая ночь, последний день рождественских каникул, на представлении присутствовали все четыре брата Мэннерсы.) есть комический персонаж Мальволио. Комедия, полагаю, была написана в ответ на комедии Джонсона «Всяк выбит из своего нрава» (1599) и «Празднество Цинтии» (начало 1600 года), где более всех осмеяны соответственно Пунтарволо («Потрясающий копьем» (итал.); тут уж деваться некуда, Пунтарволо – Шекспир, а итализирован, потому что путешествовал по Италии и обожает этот рай земной) и Аморфус, который, как объяснил Джонсон, потому утратил форму, что предпочитает всему английскому итальянское. За этими двумя персонажами, по мнению шекспироведов, стоит один прообраз – ни на кого не похожий чудак, сам себе закон, путешественник, сочинитель небылиц, но кто он – нет ни одной разумной догадки. В этих пьесах Джонсон отхлестал его и его друзей, за что и был высмеян, как я полагаю, Шекспиром в «Двенадцатой ночи» в образе Мальволио. «Мальволио» значит «зложелательный», точный антоним «good Will» («доброжелательный») – так друзья звали Шекспира. Для читателей и зрителей того времени Джонсон был узнаваем, в двух комедиях (1599, 1600) он сам себя выставляет в образе Милисента злобным завистником, а в образе Критиса суровым исправителем придворных нравов и обожателем придворной дамы Арете (графиня Бедфорд). Бен долго не мог простить Шекспиру этого осмеяния, действительно обидного, попавшего, как говорится, в яблочко.
Вот что пишет о пьесе «Всяк выбит из своего нрава», где осмеян Пунтарволо, биограф Джонсона Дэйвид Риггс: «В предисловии Джонсон выстроил такую изощренную защиту своей сатирической пьесе, что невольно думаешь, не переборщил ли он, загодя ограждая себя от нападок со стороны тех, кого подверг столь злой сатире. Так ли уж невинна его пьеса, как автор силится представить ее воображаемому читателю?»[3] А нравы были действительно, мягко говоря, курьезные, их критиковали в своих сатирах Джон Донн и Джон Марстон, в одной из сатир Марстона, относящихся к тому же времени, есть персонаж, напоминающий вышеназванных героев комедий Джонсона.