Мы публикуем свод, сохраняя орфографию и морфологию речи народных сказителей, стараясь грубыми поправками не исказить аромат подлинника.
«Увы, забыты звуки древних песен, я ими наслаждаюся один»,— как сказал один неизвестный поэт. Правда шла к нам сквозь тьму веков, освещая яркими образами свой путь. Но дошла до нас как живой цветок, «который в своем расцвете прелестен».
АНТ-УРГАН СУМДУК-УЛЫ.
Никаноровка.
VI
Эпос был напечатан в новом журнала «Вопросы иш-кузства», редактируемом док. Ишпакаем.
Редактор предпослал публикации несколько слов.
«Чем дальше от нас отодвигается бронзовый век, тем острее память сердца. Еще недавно казалось, что тема скифов исчерпана научными рассуждениями и стихотворением А. Блока «Да, скифы мы, да, азиаты мы», — но оказалось, что мы имеем возможность взглянуть на те трудные времена с высот древнейшей поэзии.
Чувство справедливости обязывает нас сказать немало хорошего о товарищах, отдающих себя нелегкому (и подчас — неблагодарному) ремеслу — собиранию забытых эпосов.
Я знаком в деталях с эпохой и потому несколько пристрастно отношусь к подвижнической работе моего молодого коллеги. И беру на себя право кое в чем не соглашаться с ним.
Пример редакторского насилия: из главы «Казнь», где повествуется о сражении мидян со скифами, нами убрана фраза: «и славу пушки грохотали», как несоответствующая материальному колориту бронзового века.
Убрал, несмотря на сопротивление составителя, для которого вообще характерна гипертрофированная преданность подлиннику.
Что сказать о самом эпосе? К какому виду поэзии его отнести?
Мы имеем дело с трудным случаем.
Та стихи, которые можно начать с обращения «Граждане!», литературоведы договорились называть «гражданскими». Они могут звучать на площадях ( например, «Граждане, послушайте меня, да-да!..»)
Стихи, которым приличествует обращение «Товарищи»!— определяются термином «товарищеская поэзия».
Те стихи, которые как бы начинаются с личного имени (Люся, Ахмет, Иисус),— негражданские и нетоварищеские.
Но поэма, которую мы представляем, выходит из рамок трех измерений, она подвластна четвертому — Времени[49]. И начинается она с обращении — «Ишкузы!..» Посему мы можем считать, что она относится к жанру, уникальному в наш век, — это ишкузство.
Думается, что поэму с интересом для себя прочтут огузологи, скифологи, ассирологи, урологи, иронисты и просто те, кто интересуется историей родной литературы.
Док. ИШПАКАЙ.
Явлений знак узнай
и будешь властен...
Великое Язу.
Каждому племени нужен один человек,
ушибленный звездой. Заводите таких.
У ишкузов был такой счастливец — Котэн.
У него можно было не спрашивать: «Куда идешь?»
Он сам, невзирая на твое несогласие, покажет
тебе дорогу, насильственно сделает счастливым.
Он шел из Ниневии в Харрапу на годовой
базар, видел по пути:
1. Как плохо ухаживал старик за
плодовыми деревьями. Он ругался, крыл
садовника первыми, средними и последними
словами, брался и показывал, как надо
ухаживать за деревьями, чтоб они
плодоносили.
2. Шел дальше и видел, как плохо саманщик
крыл крышу.
Котэн забрался, столкнул с проклятьями
кровельщика и, запустив руки в саман,
выгладил крышу до блеска.
3. Шел дальше и видел сидящих в безделии
на берегу начатого канала ленивых
землекопов.
Он пинками вдохновил их, сам схватил
тяпку и пробил канал до реки.
4. За рекой в пыли и гаме носились
друг за другом глупые всадники.
Он переплыл бешено реку, ссадил
первого попавшегося, вырвал у него
меч и с криком «Кто же так рубится,
несчастный!..» бросился,— и поредела толпа
после прополки.
Остатки обратились в бегство.
А плохо рубились в тот раз враги
отечества. А бежали от меча его
карающего благословенные свои.
Даже во враге он не терпел бездарности.
5. Войдя в Харрапу, он услышал указ государя.
Стоял в толпе и заорал:
— Дурачье!.. Что за несправедливый указ?
Разве так надо управлять страной?
Он рванулся, чтобы показать.
Его схватили с радостью сарбазы. Среди
них были Садовник, Кровельщик, Землекоп,
Воин и Глашатай, который держался
за гудящую голову свою, ибо бил Котэн
трубою по голове его.
6. Кривой зайчик стоял на широком
лезвии топора.
— Осел! Кто так точит топор?..
Точильщик присоединился к сарбазам.
7. Палач спал на ходу. На эшафот его
взводили под руки, так он был ленив.
Котэн лег на широкий пень плахи.
Палач поднял топор над головой
и захрапел. И стоял, как статуя Сна.
Возмущению Котэна не было предела.
Он вскочил, швырнул Палача на пень
и прекрасным жестом снес ему голову.
— Вот как надо!
Палач даже не почувствовал, он продолжал
спать.
— Понятно?— грозно спросил Котэн.
— Понятно!!— хором ответили Садовник,
Кровельщик, Землекоп, Воин, Глашатай,
Точильщик и Палач безголовый.
8. Чтобы воспеть его умелость, поднялся
на эшафот сам Государь с казенной арфой.
«О всеумеющий Котэн, да здравствуй!»
Котэн вырвал из рук его арфу.
— Разве так надо меня воспевать?!
Он взобрался на самую высокую башню
Харрапы, воздвигнутую в честь победы
Ассирии над Эфиопией (башня была
сделана из костей слонов, взятых
в этой войне).
Он увидел Сад, Крышу, Канал, Поле битвы
и многое он увидел.
Это было то время, когда не умели
крыть крыши, точить топоры и править.
Потому и любовь к совершенству была
сильна, и весь мир виноват был
перед Гармонией.
И он сказал. Мы речь его не помним.
9. . . . . . . . . .
вернуться
См. подробнее у А. Эйнштейна (И ш п.).