ПРЕСТУПЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Над каждым из сущих
зреет в небе звезда…
I
Она прошла рощу (оливковую),
присела в тени дерева (лаврового),
шелковым рукавом отерла с лица влагу,
это были слезы.
Замкнулся круг и начался второй.
Очертанье ноги проступало
сквозь тонкие ткани,
она гладила камень,
румяна ползли по щекам,
она камень ласкала
палящим бедром,
ногами
и шептала слова,
адресованные векам.
— Конницу в рай не пускают.
Ты будь одинок.
Ты войди в мое лоно,
словно в сады Адама.
Ты с мотыгой войди,
землепашцем,
оставив клинок…
(Хан слабел от ее красоты,
превращаясь в Адама).
Ты взрыхлишь мое черствое чрево
мотыгой своей
и поймешь —
не в горячий песок
семена заборонил,
запрокину лицо,
выгнусь радугой после дождей,
дам потомство обильное,
сильное,
вечное.
Понял?
Она сделала многое —
хан позавидовал камню,
она сделала все,
и никто не завидовал хану,
и сказала она:
— Стань же персом,
возьми его имя,
и я буду с тобою,
как с ним,
Я буду с двоими.
II
Ишпака.
Ну что же, перс,
позавидуй мне,
я не был так радостен на войне.
Тебе привычнее
под конем,
а мне привычнее на коне.
Обрек на удачу меня
мой рок,
я в жизни не ведал таких
морок,
меня, покорителя городов,
Шамхат не пускает
на свой порог.
(Косая челка над узкой щелкой —
надменный вид,
а проще — долго
забытым волком
на небо выть…)
Быть любимой и не любитъ,
как страшно женщиной в мире быть.
Я в женщинах
воинов слабых знал,
как побежденных, их презирал.
Шамхат, как истина, мне дорога,
я счастлив, перс,—
я нашел
врага.
III
— Высокое веко, крутая бровь,
внутри человека
играет кровь.
. . . . . . . . .
Над пропастью тонко
вьется тропа,
это над пастью
бьется губа.
. . . . . . . . .
Он понял немногое,
понял он —
в ложе пустое свое влюблен.
. . . . . . . . .
Поэту поверишь ли, Суд Великий,—
он меч удержал
и не взял мотыги.
Он чести кочевника не уронил,
поверишь ли,
семя свое сохранил.
Что бога ругал,—
ну а кто не ругает?
В сретениях чувств
не такое бывает.
Ногами не бил,
не касался руками,
а слово
лишь слабого убивает.
Он стыд испытал,
а это важнее.
Молчанье узнал
в искупающем гневе,
он был одинок,
словно перс, в этом
мире,
один на земле он,
как Тенгри на небе.
Перс тайны оставил ему.
И он принял,
он пропасть гортани
не перепрыгнул,
словами гремел,
тишину поражая,
молчанье вселенной его окружало.
Поэту поверишь ли, Суд Великий,
он меч удержал
и не принял мотыги,
начертаны мудрость в нем,
он не понял —
себя не читают
шумерские книги.
Он в зеркале медном искал отраженья.
Оно отразило его
Отреченьем.
Себя не нашедший в горнилах
победы,
быть может, отыщет
в золе поражений…
Но что замышляет коварный
Дулат?