Зимой двухтысячного Марко решил избежать всех плотских удовольствий за пределами своей супружеской постели. Время от времени он становился таким обыденным, скучным и утомительным — лебезил перед своей белокурой крашеной донной с жилистыми загребущими руками, унизанными тяжелыми драгоценностями. «Mia cara, — писал мне он по-итальянски, — моя дорогая, я не могу встретиться с тобой. Мое сердце принадлежит супруге, мы с нею единое целое, точно лебединая пара, точно волк и волчица, точно две горлицы». Он сожалел, что совершенно не может встретиться со мной. Эта донна Боргезе привязала его к себе крепко-накрепко. «Точно черные стервятники», — думала я в ответ, но и не собиралась докучать ему. Ведь однажды он все равно вернется к своим привычкам озабоченного шимпанзе. Надо только подождать.
К счастью, у меня имелся запасной вариант в лице Джованни, человека, который отличался от Марко практически всем, кроме гражданства и наличия гласной в конце имени. Джованни был худ до истощения, почти как Махатма Ганди, как если бы Ганди был итальянцем. Худым у него было все: руки и ноги, грудь, колени, узловатые, как у гончей. Его талия в обхвате была не шире моего бедра. Косточки на запястьях напоминали мраморные камешки, обтянутые кожей. Только волосы выглядели совершенно фантастически — длинные, густые и блестящие. Причем везде. На груди каждый волосок был размером с палец. Вокруг пениса кустились такие же заросли. Делать ему минет было все равно что рыться в пасхальной корзинке в поисках шоколадных яиц среди снопов травы.
(Заметка на полях: cazzo по-итальянски означает «член», но на самом деле значений у этого слова множество. Изнутри оно гораздо больше, чем те пять букв, которые его образуют. За ним тянется длиннющий извилистый караван эпитетов и определений: пенис, член, хрен, дерьмо, ебля и еще много всего. Вопрос «Che cazzo stai dicendo?» буквально можно перевести и как «Да что ты, блин, говоришь?», и как «Что, на хрен, такое ты сказал?». Или, например, женщина может спросить у своей подруги про ее нового любовника: «Ha un bel cazzo?», то есть: «И как его член, хорош?» В общем, cazzo — довольно эластичное и всеобъемлющее слово.)
Так вот, cazzo Джованни был вполне неплох и скорее служил некой компенсацией тела, чем его гармоничным продолжением. Джованни не была свойственна широта — кроме шикарных волос, все его существо составляли кожа да кости. Будь он петухом, бульон из него получился бы отличным.
Мы познакомились с Джованни два года назад в поезде, который следовал из Венеции в Геную. Я сняла жилье в Кьявари на целое лето — собиралась отдохнуть от Нью-Йорка и поработать над своей первой книжкой — «Ненасытные. Руководство по созданию кулинарных шедевров». Мы поменялись квартирами с человеком, который жил недалеко от пляжа на Итальянской Ривьере. Кьявари — очень странный городок, где соседствовали многоквартирные дома эпохи Муссолини и разрушающиеся виллы fin de siècle, конца века, приправленные римской эстетикой. Он расположился прямо на побережье, недалеко от Портофино. А кроме того, здесь была остерия «Лучин», дом божественной фаринаты — тонкой лепешки, испеченной из нутовой муки в дровяной печи, с приятной хрустящей корочкой и вязкой серединой. Иногда в дождливый день я чувствую вкус призрачной фаринаты — так подсознание играет с моими желаниями, раздразнивая меня.
Мы с Джованни встретились в поезде. Его тело было ломким, как у политического заключенного, глаза — строгими, ясно-голубыми. В них светилась харизма, их обрамляли длинные густые, точно кусты, ресницы. Мы поболтали ни о чем. Он удивился, что я говорю по-итальянски. Совсем немного времени спустя моя юбка уже задралась повыше, обнажила задницу, а мы изучали лица друг друга в зеркале туалета, пока он трахал меня сзади, не попадая в такт раскачивающемуся поезду.
У Джованни было много неприятных качеств, но в дополнение к ним он оказался еще и мистиком. В его мире среди порхающих стрекоз все происходящее имело свои причины. Во все можно было верить. Все наполняла энергия, пропитывала страсть. Все сияло, ничто не имело границ, но находилось в ожидании зрелого понимания. Джованни можно было считать легковерным, пока принцип его веры пылал где-то там.
В Италии вообще все так и тянутся к чему-то мистическому. Возможно, потому, что эта страна похожа на вкусный член Европы, который воткнули в соленый океан мировой пизды. Горы тут повсюду, они устремляют свои вершины куда-то в самое небо. Грозные вулканы бурлят и извергаются едким дымом. Стероидные возвышенности Тосканы и Пьемонта, точно подростковые прыщи, выскакивают прямо на равнинах. От скал, обрушивающихся в Лигурийское море, кружится голова. Венеция, этот уходящий под воду зловонный город, сияет и переливается, точно вдовьи драгоценности. Если что-то из этого или все вместе живет в такой странной, тесной, уютной стране, где объединились — и неважно, хорошо это или плохо, — несколько государств, то почему бы и не поверить в реинкарнацию. В энергию камней. В силу шаманов, сбалансированность чакр или в то, что болезнь возникает из-за обнажения точек ветра.