Я до конца жизни буду сидеть в этой тюрьме, окруженная их телами: Джованни, Эндрю, Джила, Марко. Я пристально разглядываю их. Я пишу так, точно бреду по древнему окаменелому лесу, единственное живое существо на многие, многие мили вокруг. Я больше ничего не могу сделать, но при этом знаю, что где-то там, за пределами всего, есть движение. Я не могу увидеть, как микрон за микроном ветер разрушает гору, но знаю, что это происходит. За стенами Бедфорд-Хиллз люди живут, двигаются, меняются. Они едят, посещают новые рестораны, разрывают связи со старыми друзьями, знакомятся с кем-то, занимаются с ними сексом или не занимаются. Они ходят в магазины, танцуют, ложатся спать в свои широкие, чистые кровати. За пределами тюремного периметра, напичканного электричеством, жизнь продолжается. Я не хочу, чтобы меня забыли. Убей одного человека — и прослывешь странным типом. Убей нескольких — и превратишься в легенду.
Если убийство Джованни легко сошло мне с рук, то убийство Эндрю сошло мне с рук еще легче. Хотя убивать таким сложным способом было отнюдь не легко. Что касается голых фактов, то они таковы: в коктейль Эндрю я подмешала ксанакс, выгнала его такс во двор, отключила детектор угарного газа (это оказалось на удивление просто: нужно было всего лишь узнать пароль от запутанной системы безопасности дома, и я узнала его: это IQ Эндрю — 142 и длина его члена — 7,5 дюйма), вырубила контроллеры в плите, духовке и водонагревателе, после чего предоставила возможность угарному газу сделать остальное. На следующее утро я вернулась, чтобы обнаружить Эндрю мертвым. Я открыла окна, хорошо проветрила дом, затем отрезала два добрых куска от розовых ягодиц Эндрю, впустила собак и позволила их природному голоду и остальным обстоятельствам совершить неизбежное.
Конечно, мне было больно оставлять так много Эндрю, но ничего не поделаешь. Как и в случае с Джованни, мне по-прежнему недоставало ни умений, ни представления о том, что нужно делать. Я все еще оставалась неопытной и плыла на ощупь к самому темному краю этого бассейна, хотя, убив Эндрю, осталась собой довольна. Одно дело случайно нажать не на ту педаль в машине, и другое — запланировать убийство и довести его до конца. Даже придя к Эндрю и нажимая на дверной звонок, я не верила, что смогу. Разработать план убийства своего бывшего любовника при помощи угарного газа, затем срезать мясо с его ягодиц, а в качестве прикрытия использовать его же такс с куриными мозгами — совсем не то же самое, что просто убить, просто отрезать и просто это отрезанное съесть. Придумывать такой план — все равно что мастурбировать, но воплощать его в жизнь — даже лучше, чем трахаться. И все же оставлять всего Эндрю на полу, где его найдут собаки и полиция, мне было больно.
В некоторых тихоокеанских культурах человеческое мясо называют длинной свиньей. Вообще в рассказах о каннибализме наша плоть сравнивается со свининой. Однако оккультист и журналист Уильям Сибрук, который не одно десятилетие изучал все, что связано с каннибализмом, утверждал, что на самом деле человечина больше напоминает телятину. Сибрук, конечно, дерьмо. Он был репортером еще в ревущие двадцатые. Ездил в Аравию, Океанию и Африку, где жил среди аборигенов. Его книга «Остров магии» прославляет радости трапезы из человеческой плоти, которую он попробовал, когда жил в одном западноафриканском племени. Так вот, все это чушь собачья! Он просто был там во время их трапезы, собственными ноздрями чувствовала аромат и слушал их крики. Но на самом деле, как он рассказал уже спустя некоторое время после публикации книги, племя не делилось с ним едой. Человечину он купил у какого-то нечистого на руку работника морга в Сорбонне. Принес домой несколько отборных кусков, приготовил разными, причем самыми скучными, способами, а потом поэтично расхваливал.
По моему опыту, человеческое мясо больше всего напоминает медвежье, которое я ела несколько раз в своей жизни — как сама по себе, так и на специальных приемах в клубе «Метрополитен». По ощущениям оно чуть более плотное, чем говядина, и при этом более легкое. Если сравнивать его с вином, то оно скорее амароне делла вальполичелло из вяленого винограда, очень дорогое и очень изысканное, соединяющее в себе все земное и все небесное. И тем не менее во время трапезы трудно абстрагироваться от того, что ты ешь медведя. Ведь если ты современный человек, который привык видеть анонимное мясо сквозь целлофановую упаковку в супермаркете, отправляя кусочек медвежатины в рот, просто не можешь не думать: «Это медведь». С человечиной то же самое. Я объединяю их только по этому принципу.