А помимо бутербродов здесь давали суп.
17
Утка
Ранний отбой и ранний подъем, тюрьма не место для полуночников. Я ворочаюсь в узкой кровати и представляю эспрессо и чудесное бискотти с фундуком, я представляю сочную хрустящую корочку на морском гребешке и пузырьки просекко, небрежный бургер в бистро на углу и пиво. Я представляю.
Дни в Бедфорд-Хиллз, как и следовало ожидать, довольно однообразны. Каждое серое утро напоминает кошмарный сон — яркое промышленное освещение и серость, нарастающая тревожность, нестабильность настроения и непрекращающееся сходство дней. Часы посещений только подчеркивают эти бесформенные дни, наполненные работой, приемами пищи, осмотрами коек, групповой терапией, редкими драками и наказаниями. Некоторое возбуждение случается под вечер — кино, внезапный праздник или ссора, грозящая вылиться во что-нибудь малоприятное. Иногда это кровь. Никогда — моя.
Бедфорд-Хиллз, несмотря на название, точно у загородного клуба, является тюрьмой строгого режима, и в этом главный ужас. Никто не хочет жить по установленному кем-то расписанию, в том числе преступники и особенно писатели. Мы сделали все, что могли, чтобы не подчиняться чужим правилам. Но я образованная белая женщина-писатель. Это дает своеобразные привилегии не только в том, свободном, мире, но и в этом, тюремном. Мне повезло, и я это знаю. Мне всегда везло. Но до сих пор я смотрю в окна, забранные металлической решеткой. До сих пор я брожу по спортивной площадке и обхватываю пальцами забор. Мои руки касаются свободы. Они почти чувствуют ее.
Но только руки. Не я.
Я не знала, что в здании, где жила Эмма, установили бесшумную сигнализацию, она срабатывала сразу, как только кто-то открывал дверь, прежде чем набрать персональный код. Эмма усилила меры безопасности, заметив всплеск ненависти в письмах, которые получала, потому она и установила эту сигнализацию. Когда я вскрыла замок на боковой двери, Эмма сидела на пожарной лестнице и курила. Ее телефон подал сигнал о вторжении. Она тут же позвонила копам, которые из-за сработавшей сигнализации уже были в пути. А то, что я приняла за спящую Эмму на кровати с балдахином, ну, просто так получилось, подушки случайно упали там, где обычно лежит ее крошечное тело, или, что тоже вероятно, их там разбросали, но мое бессознательное само дорисовало нужную картину. В любом случае, Эмме никакая опасность не угрожала, зато я совершенно точно была опасна. Для себя и для других.
Я напала на Эмму, угодила в лапы полиции, и тут детектив Вассерман набросилась на меня. Убийство по тяжести превосходит обычное нападение, поэтому судебный процесс перенесли в округ Саффолк и инициировали его в октябре две тысячи четырнадцатого года, через год после того, как Казимир с деликатесной уткой в животе и острым ледорубом в горле умер.
Что еще я могу рассказать о судебном процессе такого, чего вы еще не знаете? Мэгги демонстрировала потрясающую коллекцию костюмов цвета экрю. Я была вовлечена в процесс и носила монитор на лодыжке. Я не стала давать показания, потому что команда Мэгги сочла это плохой идеей. Мэгги сказала, что я навредила своему делу. И она была права. Я всегда была нетерпелива со своими подчиненными. Это слабость.
В конце концов мне предъявили обвинение по целому списку преступлений: убийство первой степени, нападение первой степени, поджог первой степени, подделка вещественных доказательств и два эпизода преступного посягательства первой степени. Судебное заседание в Риверхеде, округ Саффолк, Лонг-Айленд, было подано горячим, свежим и сочным. Здание, где оно проходило, — дело рук дальновидных дизайнеров, которые отвечали за такие архитектурные экзерсисы, как зал ожидания в аэропорту Кеннеди. Так что какой эстетики можно ожидать от этой компании? На самом деле никому никогда не нужен действительно красивый дизайн, все будут с молчаливого согласия большинства придерживаться буржуазной мягкости.
Я сидела, как безмолвная звезда в провинциальном театре. Мое заключение рассматривали как театрализованное представление, драму, мыльную оперу. Мою жизнь показывали с помощью ужасных фотографий, записей с телефонных разговоров, приглашенных гостей и клочков бумаги. Мэгги была великолепна. Она держалась высокомерно и размахивала руками, наполняя зал жизнью. От нее невозможно было оторвать глаз. Судья в очках и с носом, напоминающим клюв, был похож на сову. До вынесения приговора он ни разу не стукнул молотком по столу. Окружной прокурор оказался мужчиной, который в молодости мог сойти за симпатичного, но сейчас, когда ему было уже под пятьдесят, он начал походить на свинью и двигался так, точно в его толстой кишке лежало пятнадцать фунтов непереваренного красного мяса. Он был компетентным, но очень посредственным белым специалистом, который сделал какую-никакую карьеру просто потому, что был не совсем ужасным. Женщинам в таких условиях приходится работать гораздо усерднее, чтобы добиться хотя бы половины того, чего добиваются мужчины. Мэгги была исключительным профессионалом и рыскала здесь, как пантера.