Тут мы с удивлением остановимся и спросим: разве последнее утверждение – «русские владетели и прежде никому не повиновались» – правда? Более того, в тот момент все сколько-нибудь вменяемые люди знали и понимали, что это не так. И что никогда раньше так не было. Но с примерами такого «вранья по Геббельсу» («ложь, тысячу раз повторенная, начинает звучать как правда» и «чем громаднее ложь, тем скорее поверят») со стороны самого Ивана Грозного мы еще столкнемся и их обсудим, а пока ответим на вопрос: почему же сам царь поддался такой явной лжи? Ответ, очевидно, весьма прост: чего хочется, тому верится!
Как бы то ни было, сначала он расправился со сторонниками Сильвестра и Адашева. При этом расправа касалась не только близких родственников – например, брата окольничего Данилы Адашева или тестя Петра Турова, но и родственников Сатиных; попали под раздачу «друзья и соседи знаемы, аще и мало знаемы, многие же отнюдь не знаемы»[207], иначе говоря, не только знакомые, но и малознакомые. Самих Сильвестра и Адашева спасли от расправы: первого – уход в монастырь, второго – то, что он несколько раньше успел умереть сам, находясь в Ливонии; впрочем, это не помешало противникам еще при жизни его осудить, причем заочно, не давая оправдаться перед царем. По сообщению Курбского, только митрополит Макарий потребовал суда над Адашевым в его (Адашева) присутствии, но «царские приспешники» не дали ему говорить и сумели убедить царя в обратном. Ивану Васильевичу внушили, что Сильвестр – «чародей» и что если он допустит обоих опальных реформаторов к себе на глаза, то они опять его и детей его околдуют, добавляя еще (знали ведь, на какие монарший «болевые точки» надавить!), что «если бы они не держали тебя в узде, ты бы почти всею вселенною обладал»[208].
Отметим еще один аргумент интриганов: «Да кроме того, народ и войско их любят, взбунтуются против тебя и нас перебьют камнями». Как говорится, знает кошка, чье мясо съела: обрекая народ на ужасы Опричнины, они явно хотели лишить его предводителей, способных возглавить сопротивление. Что касается посыла «если бы не предательство, весь мир бы завоевали!» – кто не слышал в нашей стране таких разговоров применительно к некоторым более поздним временам! Теперь мы знаем их первоисточник.
К. Валишевский пишет, что «Иван пользовался Сильвестром и Адашевым в борьбе с боярством, но сами они предпочитали служить боярам… Заметив это, Иван удалил от себя Сильвестра и Адашева»[209]. Выше мы, однако, видели, что спор был не о том, надо ли укреплять верховную власть, а о том, какими методами и до какого предела (т. е. надо ли власть монарха хоть чем-то ограничивать). А кроме того, сам же Валишевский видит противоречие в том, что царь сковал цепями рабства производящий класс (мы об этом еще поговорим. – Д. В.), борясь с аристократией. В Европе было не так, но то Европа, добавляет этот автор[210]. Однако мы видели, что доопричная Московия была страной вполне европейской. Так, может быть, Сильвестр и Адашев поддерживали борьбу царя с боярами до того момента, как увидели, что она не идет на пользу развитию страны, как в Европе, где аристократию окоротили как раз в пользу третьего сословия – купцов, ремесленников, горожан, зажиточных крестьян, нарождавшейся буржуазии, но направлена на «холопизацию» всего и вся, на отбрасывание страны Бог знает куда? Ну а когда увидели начавшуюся «ордынизацию» страны – и подавно поддерживать перестали.
Отметим, впрочем, что по меркам наступившей вскоре Опричнины расправа с Адашевым была сравнительно мягкой, ему дали поместья в Новгороде, отобрав при этом втрое меньшие территориально, но более прибыльные имения под Костромой, и его вдова владела этими поместьями до 1572 г. Сам Адашев, однако, пережитого не перенес и умер «от нервной горячки». Это, кстати, подтверждает правоту К. Валишевского, который считает, что в отравлении первой жены царь их не обвинял (и не мог обвинять, поскольку она заболела уже после их отставки)[211], иначе – будь у Грозного хоть малейшие подозрения на этот счет – расправа, несомненно, была бы куда круче!
Отметим, что тогда же бывший соратник Адашева и Сильвестра М. Я. Морозов, чтобы спастись самому, оболгал некоего воеводу Шишкина; через два года так же поступит он и с жителями Дерпта – оговорит их, заявив, что они «ссылалися с магистром Ливонским… и хотели Государю… изменити, а магистру служити»[212].