Но тем не менее нельзя не признать тот факт, что ликвидация обособленности и экономического могущества Новгорода являлась необходимым условием завершения борьбы с политической раздробленностью страны. В своей интересной книге о России в XVI в. М.Н. Тихомиров верно подметил, что, «игнорируя сведения об особой новгородской старине и вольностях XVI в., историки не могут объяснить крайнюю свирепость Ивана Грозного по отношению к новгородцам в 1570 г.»[1518]. Для Ивана IV Новгород представлял опасность и как крупный феодальный центр, и как союзник старицкого князя, и как потенциальный сторонник Литвы, и как крупнейшая цитадель сильной воинствующей церкви. Не доверял он и новгородскому дворянству (из его состава ни один не вошел в состав опричнины). Именно поэтому столь сокрушительным был удар, нанесенный царем в 1570 г. по новгородским землям. Этот удар по своей форме напоминал новгородские походы деда Ивана Грозного Ивана III, но его сущность и последствия были уже отличными. Новгород после погрома 1570 г. превращался из соперника Москвы в рядовой город Русского централизованного государства, всецело подчиненный московской администрации.
Глава VII
Землевладение и социальный строй опричнины
Создавая в 1565 г. государев удел, Иван Грозный назвал его «опришниною». Слово «опричнина» к середине XVI в. уже редко употреблялось в деловом языке. Происходило оно от предлога «опричь», т. е. кроме. Поэтому Андрей Курбский и называет опричников «кромешниками», намекая одновременно на тьму кромешную и на ее непременного спутника — нечистую силу[1519]. В XIV–XV вв. словом «опришное» обозначали «особую», «обособленную» часть целого. «Опришным», например, мог быть сепаратный мир. Так, в договоре с литовским великим князем Казимиром (1449 г.) Василий II писал: «А с немцы ти, брате, держати вечный мир, а з новгородцы опришнии мир, а со псковичы опришныи мир»[1520]. К завещанию Мясоеда Вислого (1568 г.) была приложена особая, дополнительная запись, содержавшая роспись его долгов («А кому мне что дати, и тому у меня памятця опричняя»)[1521]. Когда митрополит Фотий в своем послании в Псков (1410–1417 гг.) категорически запретил существование общих монастырей для монахов и монахинь, то он также употребил понятие «опришное»: «Черньци бы жили себе одны в монастыри без черниць, а черньци бы жили себе особно во опришнемь монастыри»[1522]. «Опричными» назывались «сторонние» люди, не находившиеся под юрисдикцией феодала иди государственного чиновника[1523]. «Опричные» люди как посторонние встречаются и в посольских делах 60-70-х годов XVI в. В июле 1561 г. строжайше предписывалось, чтобы к шведским послам «не ходил нихто и их бы люди с опричными людми не говорили ни с кем»[1524].
Термин «опричнина» в летописном переложении указа 1565 г. применяется для обозначения всего создавшегося государева двора, т. е. и для его территории, и для его населения[1525]. Для автора Пискаревского летописца опричнина — это «разделение земли и градом». В «опришнину» царь брал «иных бояр и дворян и детей боярских»[1526].
В более узком смысле «опришниною» в XIV–XV вв. называли особое владение князя, отличное от великого княжения. Один из князей говорил, судя по летописи (6827 г,): «Брате, аже дал царь тебе великое княжение, то и аз отступаюся тебе, княжи на великом княжении, а в мою опришнину не вступайся»[1527]. Иногда опричниной именовали выдел, дававшийся великим князем княгине-вдове. Так, в послании митрополита Ионы сообщается о некой княгине, которой ее муж «подавал» особое владение «во опришнину, чим ей было прожита»[1528]. В своем завещании (1406-1407 гг.). Василий I писал: «Да к тому ей даю в опришнину два села в Юрьеве-Богородицское да Олексинское», которые должны были перейти его вдове только «до ее живота». В данном случае (как и в своем «примысле») княгиня имела полное право распоряжаться («по душе ли даст, сыну ли даст»)[1529]. «Опришниною», следовательно, княгиня владела на правах полной собственности.
Понятие «опришнина» для XVI в., может быть, даже в большей степени, чем «удел», было уже архаичным. Но, очерчивая в 1565 г. контуры своего особого владения, Грозный предпочел его назвать не уделом, а опричниной[1530]. Это, впрочем, понятно: уж слишком одиозным было понятие «удела» во второй половине XVI в. Используя для своей реформы старые удельные образцы, Иван IV все же стремился выбрать из них те, которые давали больший простор для осуществления намеченных им мероприятий, наносивших решительный удар по старине. И все же сама сущность преобразований противоречила формам, в которые они облекались. В этом заключалась одна из причин неуспеха опричнины.
1522
РИБ. Т. VI. № 34 Стб. 284. Под 6914 г. в летописи упоминается «церковь опришная», принадлежавшая митрополиту (ПСРЛ. Т. V. С. 224). Об особых переплетах («по опришным доскам») писал в письме к своему другу известный русский архитектор XV в. Василий Ермолин (Хрестоматия по истории СССР с древнейших времен до конца XV в. М., 1960. С. 611).
1523
В августе 1564 г., накануне опричнины, указывалось, чтобы «опричные товарные люди с товары с митрополичим запасом беспошлинно не проезжали» (АФЗХ. Ч. III. Дополнения. № 2. С. 362). Ср. Каргопольскую таможенную грамоту 1554–1555 гг.: «А таможеником иным опричным людем, оприч тех таможников, не имати» (Зимин A.A. К изучению таможенной реформы середины XVI в. // ИА. 1961. № 6. С. 133).
1524
Сб. РИО. Т. 129. С. 85. Аналогичное распоряжение, касающееся польских послов («чтоб опришние люди никто к ним не ходил»), было дано в 1570 г. (Сб. РИО. Т. 71. С. 626).
1525
«Учините ему на своем государьстве себе опришнину, двор ему себе и на весь свой обиход учините особной». «В опришнину» брались «слободы и улицы московские». «Государь поймал в опришнину» также приказных людей, решил «учинити…у себя в опришнине князей и детей боярских» (ПСРЛ. Т. XIII., 2-я пол. С. 394–395).
1526
Пискаревский летописец // Материалы по истории СССР. Т. II. М., 1955. С. 76 [ПСРЛ. Т. 34. С. 190]. Сходна этимология слова «опришной» у Ричарда Джемса. «Апришной, — писал он, — это значит отдельные люди («separated man»). Им царь Иван Васильевич оказывал особую милость» (Ларин Б.А. Русско-английский словарь-дневник Ричарда Джемса (1618–1619). Л., 1959. С. 188).