– Вставай, Ванька, поднимайся, стервец, – услышал он и узнал голос государя. Кряхтя, узник сел. Он смердел от грязи, отросшие длинные волосы спадали на лицо, в разные стороны топорщилась спутанная седая борода. Звякнула цепь, приковывающая его руки и ноги к стене.
– Здравствуй, великий государь, – едва слышно проговорил он и закашлял. Казалось, он заточен здесь уже целую вечность и невольно считал дни до своей скорой, как он думал, кончины.
– Среди многих бояр ты слыл богачом. Где все твои богатства? – насмешливо спрашивал Иоанн. Узник все еще не мог разглядеть царя сквозь туман, застлавший его взор.
– Я руками нищих передал их к моему Христу Спасителю, – прохрипел узник и потер опухшие глаза, дабы хоть немного начать видеть. Наконец очертания проявились. Лучина зажглась и слабо осветила лишь лицо Иоанна.
– Вспомнил о душе своей? Что же ты забыл о ней, когда ссорил меня с крымским ханом? Уж не по повелению ли Жигимонта творил сие? – Голос царя был низок и грозен. Шереметев молчал.
– Что же ты братьев своих не смог научить, что верность нужно сохранять отчизне и государю своему?
Шереметев с изумлением поднял свой взор на царя. Иоанн улыбался.
– Да, про Никитку говорю. Не кручинься, Ванька, он за грехи свои сам ответит. За свои ты настрадался вволю. Помню заслуги твои!
Узник что-то промычал, разомкнув сухие слипшиеся губы, и покосился на стоявшую у двери кадку с водой. Уж давно стояло оно там, но нарочно цепи оков были коротки настолько, что старик не мог дотянуться до воды. Иоанн, поймав его взгляд, обернулся и сделал несколько шагов к кадке. Зачерпнул оттуда ковшом и поднес его к лицу Шереметева. Кряхтя, потянулся узник к ковшу, обтекаемому столь желанной водой, но Иоанн отвел руку так, что узнику вновь было не дотянуться до ковша. Наклонившись над жалким, разбитым стариком, который и забыл об упомянутом брате – лишь тянулся к этому вожделенному ковшу, Иоанн произнес:
– Долго ли мне еще вас, кичившихся родовитостью своей, от измены отучать? Словно черви, поганите вы Русь изнутри. Из-за вас она, за сохранность кою я в ответе пред Богом и пращурами своими, слаба! А вам, безродным, чего кичиться? Захарьины, Шереметевы, Адашевы… Власть всех портит! Я исправлю сие…
А узник, словно и не слушая его, продолжал со стоном тянуть истерзанную руку к ковшу. Иоанн, насытившись его мучениями, поднес ковш к его губам и сам стал поить. Захлебываясь, Шереметев глотал холодную, настоявшуюся воду, она текла по его бороде и грязным лохмотьям, в кои он был одет. Иоанн пристально следил за этим, от омерзения стиснув зубы.
– Я пастырь ваш, все вам прощаю! И Бог вам простит, когда вы заслуженные муки испытаете при земной жизни. Спаситель за всех людей терновый венец надел. И шапка Мономаха моя истинно терновый венец, – говорил он полушепотом, затем отбросил опустевший ковш и, отойдя к дверям, добавил: – Прощаю тебя! Сегодня снимаю с тебя опалу и освобождаю от заключения. Запомни – больше вашему семейству я измены не прощу…
Тем временем часы жизни Никиты Шереметева были сочтены – государевы люди без особых усилий смогли задушить его, ослабленного заточением и голодом. Единственное, что он мог, ослабленный, – глядеть беспомощно в глаза своему убийце. Так он и застыл – с приоткрытым оскаленным ртом и выпученными остекленевшими глазами.
Иван Шереметев Большой едва ли не сразу после освобождения совершит постриг и уйдет в монастырь, где и окончит свою жизнь спустя много лет. Теперь блюсти честь семьи и служить государю обязаны были оставшиеся два младших брата бывшего боярина – Федор и Иван Меньшой…
Убийства Оболенского, Репнина и Шереметева, случившиеся подряд в столь малое время, взбудоражили знать и церковь. Горбатый-Шуйский, как самый старший из знатнейшего рода на Руси, как глава Боярской думы, и здесь решил все взять в свои руки – начал собирать бояр в своем доме, где, расхаживая перед гостями, разодетыми в пестрящие богатые одежды, молвил:
– Доколе кровь наша будет литься? Служим государю мы исправно, верно, живота своего не жалея! Не заслужили мы, князья Рюриковичи, такой участи! А ежели он думает, что сможет нас казнить аки рабов своих, то и здесь надобно напомнить ему то, что сказал недавно князь Репнин: мы не рабы ему, а слуги!
– Пока что, – сказал кто-то из бояр, некоторые поддержали его смехом.
– Репнин за это головой поплатился! – выкрикнул сидевший в углу князь Микулинский.
– Всех не перережет! – отмахнулся стоявший у стены Петр Щенятев, стареющий знатный вояка. Зашумели бояре. Горбатый-Шуйский поднятием руки успокоил всех и проговорил громко:
– На том и решили – государя надобно осадить! Для пущей важности привлечем на свою сторону митрополита, ибо церковь ропщет из-за убийства князя Репнина в храме!