Ливерпульский и члены его правительства были встревожены отношением королевы к делу. Они представляли, что суд может ввергнуть монархию в бесчестье. Королевская жизнь была далека от того, чтобы считаться моральной, а ведь не так давно на другой стороне Ла-Манша народ восстал в гневе и уничтожил монархию.
Ливерпульский предложил компромисс. Пятьдесят тысяч фунтов в год, королевский парусник для путешествия за границу, все почести, полагающиеся английской королеве.
Эти условия Каролина с негодованием отвергла. Делать было нечего, и пятого июля, через несколько недель после возвращения Каролины, лорд Ливерпульский внес в парламент билль, позднее он стал известен, как Билль о боли и наказании. Вот что в нем было:
«Лишить Ее Величество Каролину Амелию Елизавету Титула, Прерогатив, Прав, Привилегий и Льгот Королевы-супруги Королевства и расторгнуть брак между Его Величеством и упомянутой Каролиной Амелией Елизаветой».
В Билле утверждалось, что Каролина наняла себе на службу Бартоломео Пергами, и постыдная интимная связь установилась между королевой и Пергами. Эта распутная связь навлекла позор на короля и всю королевскую семью. Поэтому кажется правильным и необходимым лишение королевы всех ее прав и привилегий и прекращение брака короля.
По совету Брогэма Каролина уподобляла себя Катарине Арагонской и требовала справедливого суда.
Народ в Лондоне был заинтригован. Ни о чем больше другом на улицах и не говорили. Громадная непопулярность короля значила, что все на стороне королевы. Стоило появиться Каролине, как толпа начинала приветствовать и ободрять ее.
Карету короля закидывали грязью. Все считали его злобным старым распутником. Он мог путаться с кем угодно, но они не допустят жестокого обращения с женой.
Все были возбуждены. Давно уже ничего подобного не случалось. Похороны – совсем не то. А это было восхитительно. Они могли стоять за кого-то горой, кого-то ненавидеть, и люди делали это с большим чувством.
Толпы кричали: «Да здравствует Каролина!» Они останавливали кареты и вопрошали:
– Вы за королеву?
Они даже остановили карету великого герцога Веллингтонского, героя Ватерлоо, не так давно возносимого толпой.
– Поддержи королеву! – кричали они. – Поддержи королеву!
Герцог был в ярости, что он, великий Веллингтон, вовлечен в недостойную склоку. Герой Ватерлоо был вынужден объявить о поддержке королевы. Но толпа была недоброй. У людей были припасены дубинки и топоры, кто знает, может, нашлись бы и один-два пистолета?
– Хорошо, – кричал старый солдат. – За королеву! За королеву – черт вас всех подери! И пусть у вас у всех будут такие жены, как она.
По толпе прокатился хохот. Будьте уверены, Веллингтон не подведет. Смех продолжался. Его стали приветствовать. В конце концов, ведь это он спас их от старины Бони.
Но приближался день суда, и напряжение нарастало.
Все спрашивали друг друга, каков же будет исход.
Каролина выехала из Бранденбург-хауза, где была ее резиденция, и направилась в суд. Она была одета соответственно моменту, в платье из черного тисненого газа, с белыми рукавами, напоминавшими епископские, украшенными кружевами. Лицо ее было прикрыто плотной вуалью, под которой с трудом удавалось разглядеть завитки парика. Она была сильно набелена и накрашена и выглядела, как заметил один очевидец, наподобие игрушки Фанни Ройд, неваляшки из Голландии, которую как ни брось, все равно встанет. Она вбежала в парламент безо всякой грации, споткнулась о трон, прежде чем села, раздвинув короткие ноги, а ее платье было задрано непотребным образом.
Сэр Роберт Гиффорд, генеральный атторней, представлял обвинение в этом деле вместе с генеральным стряпчим, сэром Джоном Копли. Ведущими адвокатами королевы были Брогэм и Денман, которые сидели напротив Гиффорда и Копли. Общее мнение было однозначно – у королевы более сильные адвокаты.
Первые два дня суда были посвящены утрясению формальностей, а затем вызвали первых свидетелей. Призвали на суд капитана Хаунэма, который показал, что комнаты королевы и Пергами в Тунисе находились на разных этажах. Майоччи рассказывал, что королева обедала в опочивальне с Пергами и во время обеда тот сидел на кровати. Капитан Хаунэм уверил суд, что это была абсолютная ложь. Вся свита всегда обедала вместе.
При перекрестном допросе Майоччи сник. Он стал прятаться за фразой «Я не помню» – «Нон ми рикордо».
Людей, которые следили за процессом изо дня в день, немало позабавил этот свидетель, и скоро на улицах распевали песню:
Ходило много куплетов, и час от часу их становилось больше. Народ распевал их повсюду.
– Их свидетели, – посмеивался Брогэм, – это наши свидетели.
Примерно то же случилось с Луизой Демонт. Удивительно, как легко разоблачали лжецов Брогэм и Денман.
Были и другие итальянские свидетели, все они были рады подзаработать денег и свидетельствовать против королевы. Был некий Раггацони, признававший, что он был свидетелем непристойных отношений между королевой и Пергами. Это вызвало озабоченность у Брогэма, пока Хаунэм не смог доказать суду, что этот человек ничего не мог видеть с того места, где он, по его словам, находился.
Другой свидетель, Саччи, показал, что во время путешествия в Сенегалью королева настояла на том, чтобы ехать в карете с Пергами, в то же время он скакал верхом, сопровождая карету, и был свидетелем акта супружеской неверности королевы. Однако другие свидетели показали, что в карете ехала также графиня Олди… и Саччи ехал в той же карете, а не верхом.
Один из подкупленных свидетелей, Растелли, должен был дать показания, которых Брогэм в тот момент не мог опровергнуть. Но была надежда сделать это позднее.
Он навестил графиню Олди, которая прибыла в Англию с Каролиной и была известна своей преданностью королеве. К тому же она была сестрой Пергами, и Брогэм считал ее хорошим свидетелем.
Она была поражена небылицами, которые распространяли о королеве.
– Какая ложь, – кричала она, – какая ложь!
Было ясно, что она очень любит Каролину.
Вызвать ее? Она была иностранкой, и было бы хорошо, если бы итальянка замолвила за королеву слово. Но она сестра Пергами, как это повлияет на суд?
– Конечно, – говорил Брогэм, – люди входили в королевскую опочивальню и выходили из нее.
– Ничего подобного, – заявила графиня.
– Я думал, что обычаи вашей страны вполне позволяют это.
– Ничего подобного.
– Но было доказано, что люди могли запросто заходить в покои королевы.
– Ничего подобного.
Она затвердила эту фразу и, конечно, будет цепляться за нее, думая, что, только все отрицая, она сослужит добрую службу королеве.
Пожалуй, она могла бы нанести не меньше вреда защите, чем Майоччи нанес обвинению. Брогэм на миг представил ее в руках обвинения! Он решил не вызывать графиню в суд.