- Я бы с удовольствием, но мистер Джортан рассердится, если не застанет меня в комнате.
Услышав это, портье резко переменился - в глазах вспыхнули недобрые огни, пухлые губы сжались в полоску.
- Дитя, клянусь, что сделаю все, чтобы он не узнал об этом. Если потребуется - брошусь под ноги, чтобы задержать его в дверях, пока Генри снова запрет тебя в номере.
Мари поразилась, насколько искренни и горячи оказались эти слова.
- Благодарю, - сдерживая слезы, ответила она. - Раз так, то я не стану заставлять вас упрашивать. А то чего доброго, вы еще решите встать на колени.
Через несколько минут они уже сидели за выскобленным дубовым столом рядом с Генри и высокой полнотелой женщиной в переднике и чепце, из-под которого выбивались седые пряди. Жена портье без лишних расспросов поставила на стол четыре глиняных тарелки и деревянные ложки. В кухонном лакированном буфете Мари заметила и серебро, но, скорее всего, его клали только перед посетителями. Сами хозяева предпочитали простоту и уют. Очаг потрескивал, разливая жар по комнате, где-то за стенкой скреблись мыши, словно просили поделиться ужином.
Мари согрелась и успокоилась, едва ступила на порог кухни и пискнула «добрый вечер». Теперь же, вдыхая аромат горячей похлебки и свежего хлеба, она чувствовала себя совершенно счастливой.
- Думаю, самое время сотворить молитву, - сипло проговорила миссис Глория, без лишних церемоний беря за руки тех, кто сидел рядом с ней - Генри и Мари. Руки у миссис Льюис оказались на удивление холодными, с узловатыми костяшками пальцев. Сам хозяин прикасаться к гостье не стал, да и на процессию смотрел с нескрываемым сарказмом.
- Отец наш небесный, - почти напевно произнесла жена портье, - спасибо за хлеб и кров, которым ты наделил нас в этот день...
Дальше Мари не слышала. Ее губы шевелились, выталкивая слова совершенно другой молитвы - той, что звучала в их доме, когда все девять членов семьи Хьюлори воспевали Господа за апостольский ужин. Слезы, не спросив разрешения, покатились по щекам из-под прикрытых век, но Мари не спешила их унимать. Боялась, что разняв руки, она снова потеряет ощущение, что находится дома...
- Аминь! - торжественно проговорила Глория, и Мари повторила за ней, открывая глаза.
Члены скромного семейства Тони Льюиса, как он представился, пока кряхтя спускался на кухню, приступили к ужину. Мари тоже не заставила себя ждать, погрузила ложку в густую похлебку и тут же поднесла ко рту. Бобовая гуща с плавающим на поверхности жареным шпиком радовала язык и желудок. После того, как тарелка опустела наполовину, Мари ощутила, что веки закрываются помимо воли. Все это время на кухне царила тишина, нарушаемая лишь треском поленьев в печи. Даже мыши утихли.
- Благодарю за ужин, - отложив ложку, произнесла Мари. - И за доброту, - добавила чуть тише.
- Что ты, дитя, - тут же отозвалась миссис Льюис, хотя при этих словах ее лицо стало жестким: брови нахмурились, а уголки губ закруглились вниз. - Разве могли мы поступить иначе.
- Не подскажите ли, на какой улице находится ваша гостиница?
- Грин-стрит, - ответил мистер Тони, дожевав кусок хлеба. - А что, ты бывала тут раньше?
- Нет, - с тоской пролепетала Мари. Глупая! Отказывая самой себе в надежде, в душе она все равно хотела попасть туда, где они жили раньше.
Тем временем Глория встала из-за стола и принялась убирать посуду. Генри тоже подскочил с места - помогать.
- Не сочти за нескромность, но сколько тебе лет? - передавая мокрую тарелку сыну, сухо произнесла миссис Льюис.
- Шестнадцать.
- Уж прости, но я не могу понять, каким зверем надо быть, чтобы продать ребенка на торгу! - не выдержала Глория.
- Не стоит извиняться, миссис Льюис, - чувствуя, как к горлу подступает ком, ответила Мари. - Если вы думаете, что меня продали родители, то напрасно. Они отдали своим детям все, что имели, но этого оказалось слишком мало. А потом... - губы не смогли сдержать всхлип, - потом они умерли. Мама - от туберкулеза, а отец... Его нашли повесившимся на мосту через Темзу.
Мари замолчала. Слова стали колючими и першили в горле, но глаза оставались сухими. Видимо, на алтарь прошлого было положено достаточно слёз.
- Говорят, - спокойно продолжила под всеобщую напряженную тишину. - Хозяин фабрики, где он работал, не дал аванса. Отец исходил всех лавочников, но никто больше не продал ему рыбы и хлеба в долг. Тогда он покончил с собой, не в силах прийти домой и заглянуть в глаза семерым голодным ртам.