Поэтому продолжаю ему высказывать.
— Чья это идея?
— Наша. — Его голос звучит раздраженно. Он хочет поскорее с этим покончить.
— Значит ты и Гас, вместе все спланировали. А мое мнение не в счет? Мне всего лишь нужно сесть на самолет, Келлер. Думаю, я и сама могу это сделать. — Я не хочу быть такой. Это не я, но сегодня я не могу ничего с собой поделать. Слава Богу, что утром Шелли и Дункан забрали Стеллу к себе с ночевкой. Я не хочу, чтобы она меня видела в таком состоянии. Никто этого не заслуживает. Особенно Келлер. Боль и страдание превращают меня в одну из тех человечишек, которых я презираю.
— Господи, Кейти, чего ты от меня хочешь? Ты не достаточно больна, чтобы сопровождать тебя домой, но достаточно плохо себя чувствуешь, чтобы не оставаться здесь? Ты бросаешь меня ради Сан-Диего и Гаса?
Эти слова открывают во мне новую зияющую рану вины, поэтому я огрызаюсь.
— Прекрати. Это не какое-то соревнование. — Я настолько раздражена, что в голове появляется пульсирующая боль. Я не выбираю, не предпочитаю одного другому, потому что он мне дороже. Я должна выбрать место, где смогу донести свой груз до конца. Огромная разница.
Келлер отворачивается, кладет руки на бедра, а потом снова поворачивается ко мне лицом.
— Сердцем я знаю это. Я знаю это. Но я ревную. Все, я это сказал. Я, черт возьми, ревную.
— Это глупо.
Его раздражение куда-то испаряется и Келлер опускает лицо. Я вижу, что оно уступает место грусти.
— Не буду с тобой спорить. Это глупо. Глупо и по-детски. Я работаю над этим. У вас с Гасом были десятилетия. У меня — только несколько месяцев. Поэтому я ревную. Я просто... хочу больше. Я хочу провести с тобой больше времени.
Его слова звучат душераздирающе, но я все еще злюсь. Сердце отчаянно требует, чтобы мой рот заткнулся, но, тем не менее, я огрызаюсь.
— А ты думаешь, мне этого не хочется?
Он качает головой и делает шаг вперед, чтобы положить руки мне на плечи.
Я, в свою очередь, делаю шаг назад.
— Детка, я знаю, что и ты этого хочешь. Я не имел в виду…
Тяжело дыша, я обрываю его и прищуриваюсь, превозмогая боль.
— Отлично. Ты хочешь, чтобы я осталась здесь? Ты хочешь наблюдать за тем, как мои легкие ведут борьбу за каждый вздох? Ты хочешь наблюдать за тем, как все станет еще хуже, и моя печень начнет разлагаться? Ты хочешь наблюдать за тем, как меня начнут так накачивать наркотиками, что я не смогу думать и говорить, как нормальный человек? Ты хочешь наблюдать за тем, как от меня останутся кожа да кости, и я буду близка к смерти от истощения, потому что не смогу больше пить и есть? Это же будет так, черт возьми, чудесно… — кричу я, но Келлер не дает мне договорить.
Он закрывает руками уши, а в глазах стоят слезы.
— Остановись! Просто остановись. Я не хочу ругаться с тобой, детка. Я хочу помочь. Я хочу забрать твою боль. Я хочу любить тебя. Это все, чего я хочу. — В его глазах отчаяние. Он смотрит так, как будто снова хочет дотронуться до меня. Вместо этого Келлер берет пальто, перекинутое через спинку кресла, надевает его и направляется к двери. — Я собираюсь прогуляться. Постарайся успокоиться. Тебе не стоит нервничать. Я вернусь через несколько минут.
Я не могу смотреть на то, как Келлер выходит за дверь, но слышу, как он потихоньку закрывает ее за собой. В горле стоит ком, который я никак не могу проглотить. Я начинаю рыдать, не издавая ни звука, просто хватая ртом воздух и стараясь сделать хоть один вдох. Мои плечи сильно трясутся, а в голове стучит. Тело пытается бороться с болью, которое приносит каждый новый всхлип. Напряжение в мышцах только усиливает ее. Никогда не верила, что можно умереть от боли. Я была уверена, что нет ничего настолько сильного, что может заставить твое сердце перестать биться.
Теперь я так не думаю.
Мне нужны таблетки.
Я делаю два шага в направлении ванной, но неожиданно меня пронзает такая боль, что я падаю на пол. Такое ощущение, что я потеряла контроль над телом и разумом. Я слышу свой крик, пытающийся прорвать тишину, когда кислород, наконец, пробивает себе дорогу к моим легким. Второй, а может быть, третий крик сопровождается подступающей рвотой. Несколько секунд спустя я заливаю пол содержимым своего желудка. Первая еда, которую я смогла съесть за последние два дня. А теперь и ее нет.
Я все еще всхлипываю, но злость уже ушла. Сейчас, единственная эмоция, на которой я могу сфокусироваться — это страх. Боль доминирует, но потихоньку, как хищник, готовый атаковать и убить, подкрадывается страх. Я не могу повернуться к нему спиной, иначе он меня уничтожит. Неужели к этому теперь сводится моя жизнь? Лежать на полу в луже собственной рвоты и рыдать, не переставая, не в состоянии успокоиться и не имея сил, чтобы встать?
Перед глазами все начинает чернеть и это еще больше пугает меня. Неожиданно мое тело каменеет от боли. «Теперь я понимаю, почему моя мать решила со всем этим покончить.» Это последняя мысль, которая мелькает у меня в голове.
Иногда, когда происходит что-нибудь ужасное, я стараюсь изо всех сил сконцентрироваться на чем-нибудь абсолютно несущественном, что не имеет никакого отношения к ситуации, в которой я нахожусь. В данный момент — это грязь под креслом.
Я лежу на полу, пытаясь осознать произошедшее, но единственное на чем могу сфокусироваться, что Келлер и Дункан, судя по всему, никогда не подметали под креслом.
Следующая мысль, которая мелькает в моей голове, о том, как болит челюсть. Такое ощущение, что я всю ночь крепко сжимала зубы. Веки как будто покрыты липкой коркой. А пахнет так, как будто кто-то умер. Тухлой едой и мочой. В голове — туман. Так чувствуешь себя, когда просыпаешься от глубокого сна.
Повторяю, эту мысль еще раз. Так чувствуешь себя, когда просыпаешься.
Я только что проснулась?
С большим усилием переворачиваюсь на спину и смотрю на потолок. Что, черт возьми, произошло? Мои конечности как будто наполнены желе, а суставы болят так, как будто я только что пробежала марафон. Я пытаюсь сесть, но у меня кружится голова, поэтому решаю лечь обратно на пол.
Посмотрев на одежду, понимаю, откуда идет этот ужасный запах. Пол и одежда заляпаны моей рвотой. Черт. Это одна из моих любимых футболок. Теперь она стала историей. Я уверена, что переработанный соус для спагетти отстирывается не лучше, чем его оригинал. Чувствую, что между ног мокро. Отлично. Вдобавок ко всему еще и обмочилась.
— Келлер? — Горло болит, потому голос звучит хрипло. Совсем не похож на мой.
Молчание.
Мне удается оттолкнуться и встать на четвереньки. Ползу в ванную, принимаю таблетки и встаю под душ. Сил ни на что не осталось, но я просто не могу больше терпеть этот запах. Под струями воды мне становится лучше, поэтому я сворачиваюсь на полу и позволяю ей залить одежду и волосы.
Беспорядочные отрывки воспоминаний в голове, начинают выстраиваться в логическую цепочку. Я помню, как ругалась с Келлером, как кричала. Помню, как он ушел. Помню плачь и боль, и то, как меня трясло и рвало. А потом — ничего.
— Кейти? — Голос Келлера звучит приглушенно, как будто вдалеке. В нем явственно слышится паника. Он практически срывает с петель дверь в ванную. — Кейти? — Келлер плачет. В этом плаче на 95 процентов чувствуется страх, а на 5 — отчаяние. Когда он видит меня, все меняется, теперь это 5 процентов страха, а 95 — отчаяния. — Детка, что случилось? — Он выключается воду, встает на колени и одной рукой аккуратно поднимает мою голову из воды, а другой пытается найти в кармане джинсов свой телефон. — Черт, где он? Нужно вызвать скорую.
Я качаю головой.
— Нет, не надо скорой. — Чувствую себя куском дерьма за то, как обращалась с ним весь день. Какими бы ужасными не были чувства, которые я переживала чуть раньше, теперь они ушли. Я смотрю ему в глаза, и мне не нравится то, что я вижу.
— У меня просто была паническая атака, а потом я упала в обморок. Я не собираюсь возвращаться в чертов госпиталь.
На лице Келлера появляется грусть. Он убирает свои волосы назад, а потом забирается в душ, прямо в одежде, и передвигает меня к себе на колени. Он держит меня и баюкает, как ребенка.