22
Гостиницу Клем выбрал из перечня, предлагаемого туристам в аэропорту: она была недорогой, находилась поблизости от Матонге и оказалась именно такой, как обещала реклама, — «чистой и современной». Светло-серые коридоры, комната того же цвета, на стене, над кроватью, — репродукция Магрита (дождь, шляпы-котелки). Из окна — номер был на четвертом этаже, с тыльной стороны дома — открывался вид на узкую тихую улочку, высокие окна с балконами. Он прилег, закрыл глаза, потом поднялся, сел на край кровати и набрал номер.
— Я в Брюсселе, — сообщил он.
Она сказала, что ей дела нет, где он, и пригрозила сообщить в полицию.
— А как полиция обошлась с вашим дядюшкой? — поинтересовался он.
— Он не мой дядюшка!
— Этот господин, о котором вы никогда не слыхали?
Она бросила трубку. Развернув карту города (еще один подарок туристического бюро), разгладив ее на покрывале, Клем нашел рю дю Скептр, свою улицу, Матонге, квартал Евросоюза. Вокруг каждого объекта он обвел аккуратный кружок, затем опять позвонил Лоренсии Карамере.
— Не кладите трубку, — сказал он, — Все, что мне от вас нужно, — чтобы вы помогли мне встретиться с Сильвестром Рузинданой.
— А почему я должна этим заниматься? Помогать вам?
— Вы знаете, в чем его обвиняют. Знаете, насколько это серьезно. Неужели для вас это ничего не значит?
Она помолчала.
— Это не мое дело. Понимаете вы? Я ничего об этом не знаю. Почему вы пытаетесь втянуть меня в это?
С минуту Клем сидел с трубкой в руке, потом медленно опустил ее на место. Еще раз посмотрел на карту и вышел из гостиницы. В конце улицы он повернул налево и пошел до станции метро «Порт де Намур» в конце бульвара Ватерлоо. Выбрав в толпе чернокожее лицо, человека примерно одного с Рузинданой возраста, он начал следовать за ним. Он отлично знал, что это не Рузиндана, но надеялся, что, может, поблизости есть какое-нибудь кафе или клуб, где сверстники этого мужчины встречаются поболтать и поиграть в карты. Они шагали в обратную от бульвара сторону и меньше чем через десять минут оказались в Матонге. Неожиданно на Клема обрушились покинутые им в мае краски, запахи, акценты, хотя там ему довелось видеть лишь обломки нарушенного быта — пустые магазины, безмолвные рынки, хруст битого стекла и пустых обойм под ногами. Здесь, в Матонге, магазины были наполнены мешками сладкого картофеля, маиса, жгучего перца, связками сахарного тростника, сушеной саранчи, пальмовых листьев, сухой, как подошвы сандалий, рыбы. На прилавках лежали рулоны ярко раскрашенных тканей, фальшивые локоны, тяжелые ювелирные украшения из золота, настоящие и поддельные. На тротуарах оживленно беседовали, обменивались рукопожатиями, держали друг друга за руки, слушая с открытым ртом новости, мужчины в сандалиях и рубашках сафари, некоторые со спутанными в косицы волосами, некоторые в муслиновых рубашках по щиколотку. Отвлекшись, Клем потерял из виду свой объект. Около часа он бродил по кварталу, ныряя под обшарпанные арки, выбираясь перевести дух на перекрестки, заглянул в бар, заказал пива и получил бутылку со слоном на этикетке. Под резкие звуки мелодий соукус и джужду он пролистал африканскую газету («Маяк»). Весь квартал был буйно-неправдоподобным, напоминая живучие, яркие цветы, прилепившиеся к черным от копоти стенам старого железнодорожного туннеля. Вся община — более молодая и более смешанная, чем подобная ей в Лондоне, — прилетела по крупицам с юга и вплелась в ткань брюссельской обустроенной жизни девятнадцатого века. Клем заказал еще бутылку. Официантка — посмеивающаяся, переваливающаяся с ноги на ногу желтозубая женщина в желто-лиловом тюрбане — подмигнула ему. Интересно, что она скажет, если я спрошу у нее про бургомистра, подумал он. Может, она его знает? Может, его все знают? Может, она видела, как он проходил нынче утром мимо окна, и, приняв за неудачника, посмотрела в сторону?
Когда Клем вернулся в гостиницу, было уже за полдень. Он набрал номер ФИА в третий раз. Ему ответил мужчина — недоверчивый, готовый к отпору молодой мужской голос. Клем спросил Лоренсию Карамеру.
— Она не может подойти к телефону, — решительно сообщил голос.
— Она занята?
— Какое у вас к ней дело?
— Я вас не знаю и не могу это с вами обсуждать.
— Вы журналист, верно?
— Она все еще в офисе?
— Сказать вам, что я думаю о журналистах? Таких, как вы?
— Может, вы представитесь? — предложил Клем, — Вы же знаете мое имя.
— Вы — хуже псов.
— Вы вместе работаете? Или вы — ее друг?
— Бродячего пса — хоть топором по башке, никто о нем не пожалеет.