Это былъ старецъ Нектарш.
Благословивши всехъ, онъ подошелъ ко мне, и со словами: «пожалуйте», ввелъ меня въ свою келлт.
Точно такая же обстановка, какъ и въ келлш старца Феодоая: иконы, портреты, направо большой, старинный развалистый диванъ, накрытый чехломъ. Неподалеку столикъ, на которомъ лежать несколько книгъ духовной литературы. Старецъ Нектарш усадилъ меня на диванъ, а самъ селъ со мной рядомъ въ кресло.
По виду старцу Нектарiю нельзя дать много летъ. Небольшая бородка почти не изменила своего природнаго цвета.
Странное впечатлеше на посетителей производятъ глаза старца, въ особенности во время беседы. Они у него очень маленыае; вероятно, онъ страдаетъ большой близорукостью, но вамъ часто кажется, въ особенности когда онъ сосредоточено вдумывается, что онъ какъ–будто впадаетъ въ забытье. По крайней мере, таково было мое личное впечатлеше.
Въ то время, какъ старецъ Феодосш вырисовывается въ вашихъ глазахъ человiжомъ живымъ, чрезвычайно скоро реагирующимъ на все ваши личныя переживашя, — о. Нектарш производить впечатлеше человека более флегматичнаго, более спокойнаго и, если хотите, медлительнаго.
Такъ какъ посещеше этого старца послужило окончательнымъ разрешешемъ всехъ моихъ переживашй, я постараюсь по возможности точно воспроизвести смыслъ моей беседы съ нимъ.
— Откуда вы изволили пожаловать къ намъ? — началъ медленно, тихо, спокойно говорить о. Нектарш.
— Изъ Москвы, дорогой батюшка!
— Изъ Москвы? ..
Въ это время келейникъ старца подалъ ему чай и белый хлебъ:
— Не хотители со мной выкушать стаканчикъ чайку? Дай–ка еще стаканчикъ!.. — обратился онъ къ уходившему келейнику.
Я было началъ отказываться, говоря, что ему нужно отдохнуть. Что я не смею нарушать его отдыха. Но батюшка, очевидно, вовсе не имелъ въ виду отпустить меня, и, со словами: «ничего, ничего, мы съ вами побеседуемъ», — придвинулъ ко мне принесенный стаканъ чая, разломилъ на двое булку и началъ такъ просто, ровно, спокойно вести со мной беседу, какъ съ своимъ старымъ знакомымъ.
— Ну, какъ у васъ въ Москве? — было первымъ его вопросомъ.
Я, не зная, что ответить, сказалъ ему громкую фразу:
— Да какъ вамъ сказать, батюшка; все находимся подъ взаимнымъ гипнозомъ.
— Да, да… Ужасное дело этотъ гипнозъ. Было время, когда люди страшились этого дЬяшя, бегали отъ него, а теперь имъ увлекаются… извлекаютъ изъ него пользу… И о. Нектарш въ самыхъ популярныхъ выражешяхъ, прочиталъ мне целую лекщю, въ самомъ точномъ смысле этого слова, о гипнотизме, ни на одно мгновеше не отклоняясь отъ сущности этого учешя въ его новейшихъ изследовашяхъ.
Если бы я пришелъ къ старцу, хотя бы второй разъ, и если бы я умышленно сказалъ ему, что я — спиритъ и оккультистъ, что я интересуюсь, между прочимъ, и гипнотизмомъ, я, выслушавши эту речь, могъ бы съ спокойной душою заключить, что старецъ такъ подготовился къ этому вопросу, что за эту подготовку не покраснелъ бы и я, человекъ вдвое почти моложе его.
— … И ведь вся беда въ томъ, что это знаше входитъ въ нашу жизнь подъ прикрьтемъ, какъ буд–то, могущаго дать человечеству огромную пользу…
— закончилъ о. Нектарш.
Въ это время отворилась дверь, вошелъ келейникъ и заявилъ: «батюшка, васъ очень дожидаются тамъ».
— Хорошо, хорошо, сейчасъ, — проговорилъ старецъ, а затѣмъ, немножко помедливъ, продолжалъ, обращаясь лично ко мнѣ:
— А вотъ еще болѣе ужасное, еще болѣе пагубное для души, да и для тѣла увлечете — это увлечете спиритизмомъ…
Если бы въ этой келлш, гдѣ перебывалъ цѣлый рядъ подвижниковъ–старцевъ Оптиной пустыни, раздался сухой, металлическш, знаете, — бываетъ иногда такой, въ жарые лѣтше, тньскте, грозовые дни, — раскатъ оглушающаго удара грома, онъ бы не произвелъ на меня такого впечатлѣшя, какъ эти слова Боговдохновеннаго старца.
Я почувствовалъ, какъ у меня къ лицу прилила горячая волна крови, сердце начало страшно усиленными ударами давать знать и головѣ, и рукамъ, и ногамъ, и этому дивану, и, даже кажется, самому старцу, о своемъ существоваши. Я превратился въ одно сплошное внимаше. Замеръ отъ неожиданности. И мой, привыкшш къ подобнаго рода экстравагантностямъ, разсудокъ, учтя все тѣ физюлогичесые и психологичеоае импульсы, которые мгновенно дали себя знать при первыхъ словахъ старца, сказалъ мнѣ: «слушай, это для тебя».
И, действительно, — это было для меня.
А старецъ продолжалъ:
— О, какая это пагубная, какая это ужасная вещь!