«Когда я увидала батюшку, – вспоминала она потом, уже монахиней, – то очень испугалась, даже закричала: такого высокого роста людей мне не приходилось видеть в моей жизни. Батюшка был в белом подряснике и такой светлый, точно угодник Божий. Батюшка спросил меня: "Чья ты, девочка?" Я говорю: "Мне в монастырь хочется, а мать меня не пускает". Батюшка говорит: "Где она, мать-то?" Мать моя, видя, что меня долго нет, пришла сюда за мной. Батюшка спросил: "Чья это девочка?" Мать говорит: "Моя, батюшка!" Батюшка говорит: "Почему же ты ее в монастырь не пускаешь? Она хочет в монастырь!" Мать моя заплакала, говоря: "Мала еще она… Не могу ее отпустить". Батюшка так строго ей сказал: "Я возьму ее в монастырь, и беру ее на свои руки". Тогда мать согласилась: "Вручаю ее Царице Небесной и вам, батюшка!" И вот с 12 лет до сорока жила, росла и питалась я духовно от великих старцев, отцов Амвросия и Анатолия… Как дитя они берегли меня. Мне кажется, отец или мать не могут так беречь и жалеть своих детей, как, бывало, старцы заботятся о нас».
И дальше в этом письме инокиня пишет о своем духовном отце: «Иногда батюшка Анатолий по два часа объяснял нам, как проходить Иисусову молитву. Он был такой молитвенник… Батюшка отец Амвросий однажды сказал: "Отцу Анатолию такая дана молитва и благодать, что единому от тысячи даётся, то есть умносердечная молитва". Только батюшка все скрывал, нельзя было понять, что он такой великий человек. Немногие и понимали это. Невозможно описать его доброту и любовь к ближним – он душу готов был положить за других».
6Никто, пожалуй, более о. Анатолия не жалел детей, а также едва вышедших из отроческого возраста молодых инокинь. И особенно после того, как скончался старец Амвросий. Письма о. Анатолия свидетельствуют о его великой во Христе любви к юным созданиям, посвятившим себя на служение Богу в монастыре. Трудно им было, и сколько ошибок делали они на этом пути, но старец настойчиво возвращал их к житию по правде Христовой.
Вот несколько красноречивых отрывков из писем о. Анатолия к молодым шамординским монахиням. «Не унывай, юная подвижница! – пишет он. – Тебя злой враг хочет застращать на первых порах, – а ты его не слушай. И говори: Богу пришла я служить, ради умершего за меня нести скорби и труд; пришла в монастырь потерпеть и помучиться, чтобы вечно со Сладчайшим Иисусом царствовать».
«Верьте, – пишет он молодым инокиням, – что мы об вас болим; поболите и вы с нами. Ведь мы все не из корысти терпим, не из чести, а чтобы вы были сыты, не угорали, были покойны, святы, чисты, преподобны!.. Вот об чем мы хлопочем, за что терпим о чем молим Бога. Помолитесь и вы. Не ропщите!» И укоры о. Анатолия чисто отеческие. «Матушка ты моя, свет Серафимочка! – пишет он жалующейся на то, что ее все забыли. – А я до сей минуты все думал, что ты не шуточная, а истинная, заправская, ангелоподобная монахиня. А ты просто девочка, да не простая, а настоящая деревенская, для которой, чтоб она не плакала, непременно нужен пряничный петушок… И родные тебя забыли, и батюшка духовный туда же! А я тебя помню, и очень помню, тебе грех!.. Да когда же мы будем учиться монашеству-то? Или уж не будем? Нет, матушка, надо! Дала клятву – держись; не радуй врага-диавола».
Ее же наставляет и утешает старец и в другом письме: «Не бери высоко, а живи посмиреннее да пооткровеннее. Ведь ты пришла учиться монашеству; кто ж тебя осудит, если погрешишь? Ты просишь меня, чтоб я испросил у Бога терпения, – да какая ж ты неразумная, Серафимочка! Просишь себе горсточку терпения, а у самой целая пазуха этой драгоценной добродетели! Ведь терпению учиться – не значит вычитывать да расспрашивать, а просто-напросто болеть. Приболишься и будешь терпелива. И будешь настоящая монахиня! Потому-то Господь и сказал: "Претерпевый до конца, той спасется"! Мир тебе! Не будь Ангелом по одному имени, но – житием, и будешь там во веки веков с Серафимами». (Это была та самая отроковица, которую о. Анатолий взял в Шамордино двенадцатилетней).
Вот снова пишет он ей: «На возвратном пути мать твоя была у нас и порадовала, что ты мирна и даже весела. Старайся по силе быть в мире душевном, ибо о Боге сказано: "В мире место Его". То есть Бог Сам живет в том человеке, у которого мирное сердце. Главное, считай себя хуже всех, не ищи ни любви, ни чести ни от кого, а сама ко всем оные имей – вот и улучишь мир!.. Батюшка о. Амвросий посылает тебе благословение!»
Юным подвижницам очень хотелось почаще получать письма от своего старца, но он, отвечая на самые важные их запросы, иногда и не отвечал на одно, а собирал по нескольку писем одной какой-нибудь своей духовной дочери и тогда писал ответ… Одна из молодых инокинь, по имени Татьяна, даже сердилась на старца, что он редко пишет, – до того, что впадала в уныние. «Спасение не в письмах, – отвечал старец, – а в исполнении того, что заповедано или мною или другим кем, а более святыми нашими Отцами но Татьяна исполнять не спешит, а ей давай писем, писем, побольше писем. Да чтоб они были подлиннее да получше. Ну, читай ты св. Отцов, – где ты найдешь, чтобы ученики требовали от старца писем? А чтоб чтили старца – везде найдешь!»
Однако о. Анатолий написал своим духовным чадам поистине огромное количество писем, и в каждом – ни тени отстраненности, которая могла бы возникнуть в таком обильном и долговременном потоке, но живая интонация личной беседы отца со своим дорогим чадом, разговор о самом главном. Никого, даже самых трудных, которые, бывало, даже сердились и отворачивались от него, он не забывал и не оставлял. Он за всех отвечал перед Богом. Всех любил. Всем желал спасения…
Когда иночествующие жаловались ему на трудности монастырской жизни, он с некоторым удивлением отвечал: «Да вы ведь обрекли себя на это!» А иногда говорил так: «Монашеская жизнь трудная – это всем известно, а что она самая высокая, самая чистая, самая прекрасная и даже самая легкая, – что говорю легкая: неизъяснимо привлекающая, сладостнейшая, отрадная, светлая, радостию вечною сияющая – это малым известно. Но истина на стороне малых, а не многих. Потому Господь и сказал возлюбленным ученикам: "Не бойся, малое Мое стадо!"»
7В конце 1892 года о. Анатолий побывал в Кронштадте и служил в Андреевском соборе вместе с великим молитвенником и чудотворцем святым праведным Иоанном Кронштадтским. Ученик о. Анатолия, сам вскоре ставший старцем и скитоначальником, преподобный Варсонофий рассказывал, что тогда в Кронштадте, «когда началась Литургия, о. Иоанн увидел, что с батюшкой о. Анатолием служат два Ангела. Неизвестно, видел ли их сам батюшка о. Анатолий или нет, но о. Иоанн ясно видел их» (позднее о. Варсонофий встречался с о. Иоанном, и тот, без сомнения, рассказал ему об этом чудесном случае).
В Петербурге о. Анатолий прошел врачебное обследование, давшее весьма неутешительные результаты: легкие, сердце – все было поражено болезнью… О. Анатолию рекомендовали пить лечебную эмсскую воду и побольше ходить, но у него и без того опухали ноги, ходить ему было нелегко… Весь 1893 год он недомогал, старался бодриться, но поздней осенью почувствовал, что Господь призывает его к Себе.
Как-то раз он прошелся немного по осеннему лесу, что между обителью и Скитом, посмотрел на башни монастыря и сказал грустно: «Прощай, Оптина!» Потом посмотрел на прекрасные высокие сосны и промолвил: «Сколько вы переслушали звону; сколько раз видели великих старцев, проходивших здесь возле вас!..» Это был его последний выход из келлии.
15 декабря о. Анатолий был келейно – тайно – пострижен в схиму. Лежать он не мог и все время, дни и ночи, сидел, страдая, в кресле. К нему допустили для ухода нескольких сестер из Шамординской обители. Много они пролили слез, видя, как угасает их духовный отец.
25 января 1894 года преподобный Анатолий скончался. Ему было около семидесяти лет. Незадолго до кончины он передал сестрам Шамординской обители икону Знамения Пресвятой Богородицы, на обороте которой сделал надпись: «Сию икону благословляю на память сестрам Казанской женской общины. Иеромонах Анатолий».