Муж Дарьи не сомневался, что дело дойдет и до них. В надежде, что без него здесь жену и детей не тронут, он уехал в поселок Болохово, что в тридцати километрах от Тулы. Там открыто было месторождение каменного угля и начиналось строительство шахт. Он рассчитывал обосноваться в Болохове и вызвать семью туда. Едва он уехал, как в Глухове началось раскулачивание и притом в самой зверской форме. Шнякины на предложение отдать все имущество в колхоз, ответили отказом. Добрались и до свекра с сыновьями, и до Дарьи с детьми. Матушка вспоминала: «В 1933 году, на Покров, нас раскулачили. Прямо взяли за руки и вывели за ворота: иди куда хочешь… И сразу стали ломать избушку». Господи, помилуй! Дарья с детьми стоит у изгороди, смотрит и удивляется: зачем это ломать новый дом? На дрова, что ли?..
Младший брат Дарьи Павел и еще трое молодых мужиков отказались идти в колхоз. Пьяные уполномоченные отвели их к церкви и на глазах у односельчан не застрелили, а побили до смерти камнями, по образу иудеев, казнивших святого архидиакона Стефана. Дарья видела эту страшную картину. Избитого свекра и других людей отправили на Соловки. Свекровь поехала со свекром и умерла в пути.
Наступала зима, жить было негде. Никто в селе не хотел пускать Дарью к себе – боялись властей. Но вот бедная вдова Агафья, жившая на краю села и считавшаяся нелюдимой, приняла их. Дочь Параскева, вспоминая те времена, зиму, а потом и лето, рассказывала: «Что ели? Да что все, то и мы. Травку вот… Всю поели, что у дома росла. Да так быстро она росла-то, прямо диво! Натолчем, бывало, какой крупицы туда, если есть… Хлеб пекли из картошки: муки немного добавим – и хорошо. Мама шила много на заказ – вот, глядишь, узелочек и дадут. А так и милостыню просили, что ж… В зиму холодновато было: топить нечем – ни дров, ни соломы… "Вы, – говорят, – кулаки, вам не положено". Собирали на полях сухие подсолнухи, связывали и топили ими. Иной раз навозом». Дарья шьет. Параскева в няньках у крестной. Старшая, Александра, уехала к отцу. А через два или три года в Болохове собралась вся семья. Там жили до начала Великой Отечественной войны.
В Болохове, надо сказать, семье не намного стало легче. Та же скудость во всем. Жили долгое время в проходной комнатушке, спали вшестером на полу, соседи через них перешагивали. Отцу чаще всего доставались случайные заработки: то щиты для снегозадержания на железной дороге сколачивать, то на хлебозаводе дрова колоть, то истопником трудиться. Александра и Параскева тоже где-то работают. Сюда, в Болохово, приехала мать Дарьи Матрона Герасимовна, пожила два месяца и скончалась. В 1937 году семье дали отдельную комнату в коммуналке – стало хоть немного удобнее. Дарья работала уборщицей. Параскева вспоминала, что мать ее «Бог весть чем питалась… все отговаривалась: "Ешьте, ешьте… я не хочу". Отец обижался – видел же все». К тому времени у Дарьи раскрошились и выпали все зубы.
Как семья пережила войну 1941–1945 годов – остается почти неизвестным. Дочь Параскева лишь кратко заметила: «Войну мы в деревне перетерпели, там не бомбили. И тут нелегко было, как и всем. Отца-то в армию взяли… А после победы возвратились под Тулу. И отец пришел с фронта. Снова все вместе…»[8] Скорби продолжали посещать семью. В 1946 году Параскева вышла замуж, но через четыре года муж скончался. Прошло еще пять лет – умер супруг Дарьи. В 1956 году обстоятельства привели семью в бывший поселок, а с этого года город Киреевск[9], расположенный в сорока километрах от Тулы. В восьми километрах от города, в селе Панино, находился храм, который никогда не закрывался. Дарья с детьми или чаще одна стала посещать его.
После кончины мужа она, еще не монахиня, оставила всякое попечение о земном. Дочери выросли и теперь могли позаботиться о ней, о ее очень небольших нуждах. Ее все чаще стали называть матушкой Дарьей. Ее хорошо знали священники и весь клир храма, бывавшие там монахи и многие миряне. Верующие из простых людей все чаще стали прибегать к ней за советом и утешением. У нее появилось даже несколько духовных чад, ничего не предпринимавших без ее слова. Она же посещала в Туле схимонахиню Михаилу, возле которой проводила иногда по несколько дней, все более и более проникаясь любовью к монашескому образу жизни. Дома с дочерьми читала акафисты. Правило свое молитвенное вычитывала одна.
Старшую дочь матушки Дарьи Господь привел в Сергиев Посад, где нашлась для нее работа почтальона. В скором времени удалось ей купить там часть небольшого дома – комнату с пристроечкой, с огородом и сараем для дров. Овражный переулок, где находился этот домик, – вблизи Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. Матушка Дарья стала приезжать и подолгу жить у дочери, посещая монастырские богослужения. По благословению старца Наума наместник Лавры игумен Герасим совершил 20 октября 1967 года постриг матушки Дарьи в мантию с именем Досифеи. Это сделалось так незаметно, что даже дочери матушки далеко не сразу об этом узнали.
2Матушка Досифея целые годы проводила в Сергиевом Посаде у дочери Александры, но иногда вынуждена была уезжать в Киреевск, так как не всегда имела возможность здесь уединяться: в маленькой комнате и в пристройке все время кто-нибудь ночевал – родственники, знакомые, паломники. Александре даже приходилось самой проводить ночи в сарае на дровах.
А в Киреевске у матушки была уединенная келлийка. Соседи ее знали как «бабушку Дашу», а у этой бабушки – схимническая молельня, где нет ничего лишнего: кровать, столик, стул, божница с иконами. На гвозде – плащ-пальто на все сезоны. На полу – три кирпича. Когда бывало холодно, Параскева нагревала эти кирпичи на плите и, завернув во что-нибудь, подкладывала матери под бок.
Она всегда с четками, по большей части в безмолвии и богомыслии, но внутренняя ее жизнь почти никому не была открыта ни в это время, ни потом: эта тайна была явной лишь для Господа. О высоте этой жизни догадывались по случаям прозорливости, которую она проявляла. Многие заметили, что она ничего не говорила просто так И если что советовала – делали. И вот излечивается тяжко больной человек, сходятся рассорившиеся было супруги, кто-то избегает гибели в автобусной аварии. В ее помяннике многие десятки мирских и монашеских имен. Она умела утешить скорбящего. Обличить могла, назвав человеку грехи, которые тот не смел и выговорить.
Монахиня Пантелеймона, келейница матушки Сепфоры, вспоминала, что в первый же день ее знакомства с матушкой (это было в 1975 году), та предсказала ей монашество, но не прямо, а подарив Псалтирь и черный платок. Затем матушка стала учить читать ее по-церковнославянски, поправляла ее ошибки. Исповедоваться посылала в Троицкую Лавру, а потом напоминала грехи, которые на исповеди не были сказаны.
С некоторого времени стало попадаться им что-нибудь оптинское. Сначала появилась молитва оптинских старцев. Потом – написанная в Оптиной жившим здесь на покое в 1883–1885 годах епископом Петром (Екатериновским) книга «Указание пути ко спасению», рукопись которой он подарил обители для издания в ее пользу. «В 1980 году, – пишет мать Пантелеймона, – к нам в руки попала книга епископа Петра "Познание пути спасения", изданная Оптиной Пустынью в 1885 году. Я ее внимательно читала и все прочитанное подробно пересказывала матушке. В некоторых местах она меня прерывала, растолковывая услышанное. Хороших книг еще было мало, и по ее благословению я переписала "Познание…" с некоторыми сокращениями. Этот рукописный вариант труда епископа Петра лег в основу духовного воспитания многих матушкиных чад. Память у нее была удивительная. Она помнила все прочитанное ей, а от своих духовных чад добивалась исполнения прочитанного. Для лучшего усвоения она рекомендовала делать выписки: "Прочтешь, просеешь – и забудешь. А если запишешь, попадется бумажка – и вспомнишь". По ее благословению с Божьей помощью я переписала толкование на Псалтирь, которое она слушала с великим вниманием. Матушка добивалась от нас, ее духовных чад, понимания и Божественной Литургии. Мне пришлось переписывать Часослов и множество акафистов, которые она раздавала окормляющимся у нее православным».
С 1980 по 1984 год матушка Досифея жила почти все время в Сергиевом Посаде. В эти годы она много помогала афонским инокам, приезжавшим за помощью. По ее молитвам находились жертвователи. Она не у всех брала деньги, говоря об иных «Рукой дают, а сердцем жалеют». Просила всех молиться о монахах Святой Горы Афон. Говорила: «Надо, чтобы там был мир».