– Я не писала… У меня и адреса-то не было, год назад вот достала…
Зинка медленно достала потёртую на сгибах квитанцию.
Женщина бросилась к комоду, порылась, принесла два листочка бумаги:
– Вот письма твои, читай: «Живу я хорошо, и у меня есть отец, а ты мне не отец никакой, урод ты и есть урод, атомную бомбу на твою башку! А откажешься алименты платить – я на тебя в суд подам!»
Почерк был Катерины, только уж очень криво и коряво написаны буквы. Должно быть, сильно пьяная писала…
– Не я это… Матери почерк…
Женщина ахнула.
– Да за что ж она так-то? Он ведь ей ничего плохого не сделал. Сама она к нему бегала. На маслозавод устроилась, романтики, что ли, захотелось ей, а Федя – он всю жизнь пастухом работал… Бегала к нему сама в поле, а как забеременела, он её уговаривал ребёнка оставить. На коленях просил… Я ведь всё это знаю, всё, почитай, на моих глазах было… Жениться хотел, а у него ж руки золотые, и характер добрый очень, потачливый такой, покладистый… Феденька, братик милый…
Женщина всхлипнула.
– У тебя папка был очень-очень хороший! Веришь мне?
– Верю, – сказала Зинка. Голос у неё дрожал.
– Не ты письма писала, правда?
– Правда. Не я.
Женщина обняла Зинку, прижала к себе:
– Зина к нам приехала… А Феденьки нет больше. Ах, детка, что ж ты раньше-то не приехала… Как он ждал-то тебя, как увидеть хотел! Жизнь у твоего папки не сложилась… Он, когда маленький был, мы жили в Подмосковье, а там в войну бои шли. Война-то кончилась давно, ему уж лет двенадцать было – огород отодвигать стали, а он копал. За мужика уж работал… Друг ему помогал с изгородью. На мину наткнулись. Дружок – насмерть, а он выжил, но вся левая сторона лица изуродована, и глаза лишился. Твоя мать его уродом за это звала. И замуж не пошла, стыдилась его недостатка. А так – он красавец был – твой папка. Сейчас я покажу тебе! Меня Татьяна зовут, тётя Таня я тебе, поняла? Вот смотри – это его фотография. А рядом – видишь, это ты маленькая.
Зинка с трудом встала, ноги всё ещё были ватными, подошла ближе, вгляделась: из рамочки чёрно-белой фотографии на стене внимательно смотрел на неё красивый широкоплечий мужчина с добрым, открытым взглядом. А рядом, в искусно выпиленной рамочке, красовалась фотография маленькой смешной Зинки. На её недоумение тётя Таня улыбнулась сквозь слёзы:
– Незаметно, да? Он так специально фотографировался – сбоку, чтобы левую сторону лица не видно было. А так – что ж? Ни в армию не взяли, ни на работу хорошую не устроишься. Пенсию получал… Да и стеснялся он незнакомых-то. Это здесь, в Матырино, его все любили, а в чужом-то месте зеваки всяко обозвать могли… Так всю жизнь пастухом работал… Любил один – на природе… Дом вот в порядке содержал и соседям завсегда помогал, ничего взамен не требуя. За то и любили – безотказный… Так он всю пенсию тебе отправлял, когда и от зарплаты ещё добавит… Ты у него единственная ведь была. Сядет, бывало, уж не налюбуется на твои фотографии. Каждую рисунком изукрасит или рамочку сам сделает… У меня-то и муж был, и детишек трое, взрослые уже, в городе живут. А у Феденьки ты одна – как есть одна. Постой, что ж я, окаянная, тебя за стол-то не сажаю, ты ж с дороги – голодная, поди-ка? Погодь, я тебе всё-всё про отца расскажу, давай-ка сначала стол накрою…
Тётя Таня вскочила и стала хлопотать по хозяйству. Зинка спросила тихо:
– Почему он умер?
– Ребятишки в речке купались, озоровали, один пацанёнок тонуть стал. Они испугались – орут как оглашенные, а рядом – никого. Федя у речки пас, на лошадке был, подскакал и вытащил его. Откачал мальчонку, а сам лёг на песок и… Ребятишки взрослых привели, мальчонка кашляет, а Феденька лежит рядом как будто спит… И хоронили его – я не верила: лежит как живой, чуть улыбается вроде… Плакали все…
– А где папка похоронен?
– Что? А… Так я свожу тебя после обеда… Что молчишь? Одна хочешь? Ну иди, сходи, а я пока приготовлю обед. Ближний к лесу ряд, там сосна такая ещё приметная – с одного краю веток нет. Ванечкин Фёдор Иванович. Не боишься одна на кладбище? Ну сходи… Только потом сразу ко мне – назад. Поняла? Прости, что неласково встретила.
Тётя Таня проводила Зинку до калитки, лохматый Дружок привстал, внимательно и грустно посмотрел на неё, но лаять не стал. Тётя Таня сказала, открывая калитку:
– Ты не бойся – я на тебя поглядывать буду из окошка… Да у нас тут спокойно так-то, не балуют – все свои… А и некому уже баловать – почитай вся молодёжь разъехалась… Ну, иди-иди, да недолго, я быстро сготовлю, завтра ещё вместе сходим – подольше посидим, пирогов напечём и сходим…