Кратка была жизнь сего юноши, которую окончил он на 26-м году от рождения если не в победе над всеми страстями, по крайней мере в борьбе с ними, низложенный на смертный одр величайшим для него несчастьем. Отец его, которого он любил и уважал чрезмерно, сделался самоубийцею. Для него, верующего христианина, что могло быть страшнее мысли, что погибла навсегда душа, ближайшая к нему? Это помышление, повсюду преследуя юного страдальца, было выше его сил. Сначала он впал в меланхолию от борения духа, потом огонь душевный воспламенил внутренность, и горячка прервала дни его.
Незадолго до кончины отец Павел видел страшный сон, по пробуждении от которого в первом часу пополуночи он немедленно отправился для объяснения к старцу Леониду, у которого прием был во всякое время дня и ночи. Разбудив старца, отец Павел сначала спросил: "Должно ли верить снам?". Но получив отрицательный ответ, он начал говорить так: "Что же значит виденный мною сон и заключает ли он в себе что-либо достойное вероятия? Может быть, он не заслуживает внимания, но я обязан открыть его старцу.
Вижу я внезапный и мгновенный свет столь лучезарный, что он много превышал свет солнечный. Из этого лучезарного сияния выходил голос громкий и нежный, приказывавший как бы подчиненным существам: "Возьмите его (то есть меня) на крест". С сими словами (не знаю кто) меня взяли и, обнажив одежды, повлекли как бы умственно на крест, который мне живо представился и, казалось мне, был сделан из приятного желтого строевого дерева, достаточный, чтобы меня на оном крестообразно распростерли. Но кто со мною так поступал? Смотрю во все стороны, ничего другого не мог я приметить, как только шум и самую скорую деятельность. Когда меня подняли на крест, то действующие говорили тихо, но внятно: "Подавайте гвозди". Предложены были четыре гвоздя, каждый не менее как в четверть аршина; и тогда начали мне прибивать правую руку одним из них ко кресту. Здесь я ощущал величайшую боль, хотя и желал в душе своей быть распятым. Имея такие желания сердца, от боли я, однако, колебался в духе и едва не выразил голосом ощущаемое страдание, но с помощью Божией, не знаю, как-то удержался. Когда же мне вонзен был гвоздь, то спустя несколько минут я почувствовал облегчение боли и потом уже почти не ощущал ее.
Затем подали другой гвоздь, подобный первому, и начали вбивать его в левую руку. Здесь хотя я и ощущал боль, только несравненно легчайшую первой. Подали третий гвоздь, которым назначено было прибить к кресту мою правую ногу. Видя, как этот гвоздь был устремлен на меня, я поколебался в духе и хотел воскликнуть: "Помилуйте!". Но, будучи удержан изнеможением собственного духа, ощутив свой недостаток в терпении, за коим, однако же, следовало в сердце большее первого желание претерпеть, я обратился умом своим к Всемогущему Богу, имея в душе неизъяснимую уверенность в том, что Он мне поможет. С такою надеждою я мысленно просил у Бога об укреплении: трепетал, желал претерпеть и боялся неустойки, сообразной слабости непостоянного моего духа. Но, действительно, Милосердный Господь хотя и дал мне ощутить ужасную боль во всем моем составе, но по милосердию Своему удивительно укрепил меня. Вонзили гвоздь. В духе я весьма ослабел; однако же невольно вынесши боль, я скоро начал чувствовать облегчение, потом умеренную болезнь, или лучше одну слабость. Подали четвертый гвоздь и с необыкновенным стремлением вонзили мне в левую ногу, так что я не успел ни вообразить, ни подумать что-либо. Полагаю, это от ощущаемой слабости. Но боль в то время была средняя; так что, казалось, можно было стерпеть.
Несколько времени спустя возгремел от Превыспреннего Света вторично громкий голос, гораздо яснее первого, но все сопровождаемый духом любви, нежности и благоволения: "Вонзите ему (как бы указуя на меня духовным перстом) в самое сердце гвоздь!". Услышав такое определение и зная свою слабость, я крайне возмутился. Решительность моя поколебалась. Тучи страшных мыслей отяготели надо мною. Мое сердце то горело желанием, то приходило от страха в оцепенение. Наконец решительность посвятить себя на претерпение взяла перевес. Все смутные мысли рассеялись, и ум мой воспарил к Богу с молитвой о помощи. После сего, как бы ощутив в своем сердце обещание от Господа подать мне помощь, с некоторым трепетом, но вместе с любовью и признательностью к сильному имени Сердцеведца, Который болий есть сердца и весть вся, приготовился выдержать действие страшного приговора, излетевшего из недр невидимого гласа. (Все это делалось так скоро, что нужно более времени не только описать, но и пересказать словами.)