Схимонах Иларион (Козлов)[43]
(†5/18 марта 1850)
В миру Иван Космич Козлов. Житель города Москвы. Был в свое время женат и имел детей и внучат. Был богат и пользовался почетом у московских граждан. Служил в разных комитетах, и грудь его была украшена медалями; но в нашествие в 1812 году французов лишился всего своего состояния, которое было ими разграблено. В то время и честь его несколько пострадала. Принужденный в Москве Наполеоном, Иван Космич, в числе прочих, состоял во временной Наполеоновской комиссии, за что последовало неблаговоление к нему государя императора Александра I. К этим несчастиям присоединилось еще и то, что он овдовел. Так суждено было ему Промыслом Божиим испытать и дознать на себе все превратности мирской жизни.
Удалясь из шумной столицы, Иван Космич в январе 1836 года прибыл в безмолвный Оптинский скит, искренно предал себя в послушание старцам и, несмотря на преклонные лета (ему было в то время уже лет 80), доказал ту истину, что усердное произволение в год может сделать более, чем ленивое в пятьдесят лет. Готовый на всякое дело благое, он был для многих примером усердия. К службе Божией приходил раньше всех и любил звонить в колокола. Послушание его было — стоять при свечном ящике и по чреде читать Псалтирь. В 1837 году Иван Космич был пострижен в рясофор и наречен Иларионом; а после, при болезни, — в мантию и схиму. Несколько раз он, по монастырской надобности, отправлялся в Москву и Санкт-Петербург, откуда доставлял обители обильные пожертвования от своих близких знакомых. С 1845 года он постепенно стал ослабевать силами и зрением, а в 1848 году ослабела у него и память. Несмотря на это он до самой своей кончины творил молитву Иисусову. Часто со слезами и сокрушением сердца взывал он: "Господи, не остави меня, внегда оскудевати крепости моей!". И Господь видимо не оставлял его.
Беспамятство его также проявлялось в умилительных действиях. Например, только что возвратившись из церкви, он снова собирался идти в церковь. Или, едва окончив келейную молитву, опять становился на молитву и тому подобное. Приставленные к нему послушники — Симеон и, за отсутствием его, Павел — прислуживали старцу и с любовью пеклись о нем, как о дитяти. Иногда в беспамятстве, представляя себя семьянином, обратившись к Симеону, старец так любовно скажет: "Сенюша! Сходи-ка на мезонин, посмотри там, что внучки-то, встали, что ли? Здоровы ли они?". Ответит Симеон: "Хорошо, дедушка, хорошо!". Затем отправится в свою келлию, побудет там несколько минут и, возвратившись к старцу, доложит: "Встали, дедушка, внучки, встали; живы и здоровы, кланяются вам". И старец в самодовольстве поблагодарит Симеона: "О, спаси тебя, Господи!".
Часто приобщался Иларион Святых Христовых Таин. Удостоившись и в самый день кончины своей причаститься сих пренебесных и животворящих Таин, он с миром и безболезненно почил от многотрудной жизни своей, оставив по себе добрую память в сердцах всех знавших его. Кончина его последовала 5 марта 1850 года, в сырное воскресенье. От роду ему было, по его словам, более 100 лет, а по увольнительному свидетельству — 96. На надгробной его плите, вероятно по ошибке, стоит возраст 90 лет.
Иеросхимонах Иоанн (Малиновский)[44]
(†4/17 сентября 1849)
Родился 2 мая 1763 года от православных родителей, Иоанна и Анны Малиновских, в экономической слободе Подновье, расположенной на Волге в пяти верстах от Нижнего Новгорода. Но, оставшись на пятом году рождения круглым сиротой, имел несчастье попасть на воспитание к раскольникам, которые обучили его грамоте и вместе с тем влили яд раскола в его душу. На 17-м году, имея влечение к жизни уединенной, он оставил дом своих воспитателей и удалился к раскольникам в Керженские леса и скиты, что в 60 верстах от Нижнего Новгорода, где и прожил довольно долгое время. Но душа его ни на одну минуту не имела спокойствия, и он всегда чувствовал в отношении исповедуемой им веры сердечное томление и скуку, особенно оттого, что, по собственным словам отца Иоанна, "видел между оными скитниками великое разногласие в толковании Священного Писания и разномыслие касательно их собственного учения. Каждый из них усиливается любимую им секту превозносить и восхвалять, а другие, яко душевредные, опорочить и опровергнуть. Отселе между ними всегда происходят весьма пылкие и неосновательные словопрения, а иногда даже и драки. (Жившая на скотном дворе при Оптиной пустыни, когда еще жив был старец отец Амвросий, монахиня Палладия, обратившаяся из раскола в Православие, рассказывала, что все скитники-раскольники умирают страшной смертью — дерут на себе волосы и кричат разными неистовыми голосами. Чтобы сократить страдания сих несчастных, их обыкновенно свои же раскольники душат подушками.) Вследствие этого отец Иоанн перешел оттуда в скит Высоковский Костромской губернии, бывший до 1820 года раскольничьим скитом. Но и там нашел ту же неурядицу. Между тем по непреклонному сердечному расположению к иноческой жизни он пострижен был здесь в мантию беглым иеромонахом Ефремом на 22-м году своей жизни и наречен Исаакием. От соединения с Православной Церковью в то время он был еще далек. Его удерживали в расколе неправые мудрования о вере, внушенные ему с детства, и в особенности пункт, который, по его замечанию, более всего удерживал многих от обращения к Православию, это — триперстное сложение, которое раскольники именуют печатью антихриста, о коей говорится в Апокалипсисе (см.: Откр. 13, 16–18). Раскольники поэтому учат, что кто молится тремя перстами, те уже спастись не могут.
43
См.: Жизнеописания почивших скитян // Неизвестная Оптина. СПб., 1998. С. 432–434; см. также: Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков. Март. М., 1907. С. 22–25.— Ред.
44
См.: Жизнеописания почивших скитян // Неизвестная Оптина. СПб., 1998. С. 336–345; см. также: Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков. Сентябрь. М., 1909. С. 65–69.— Ред.