– Он работает на душах заблудших детей, – доверительно сообщил Мэт, вынудив Еву на миг остановиться.
– Только не говори, что ты ещё и «По ту сторону изгороди» видел.
– Нет. Зато ты видела.
Прежде чем продолжить путь, Ева хмыкнула, оценив иронию реквизита[4].
– Ты же заглянул в голову королевы, верно? – спросила она, по ассоциативному ряду вернувшись к тому, что осталось по другую сторону дубовой панели.
– А как же, – Мэт неторопливо парил спиной вперёд, освещая путь.
– Как она узнала?..
– На малыше висит её маячок.
– Но чары ведь разрушают всё…
– Айрес как-никак самая могущественная колдунья страны. К тому же этот маячок активируется, только когда владелец при смерти. До того – считай, его не существует. Охранные чары его попросту не замечают.
Ева смотрела, как мерцает звёздными искрами иссиня-фиолетовый бархат его сюртука.
– Почему тогда она не переместилась прямиком в кабинет?
– Всё те же охранные чары, златовласка. Будь это возможно, этим давно воспользовался бы любой маг-убийца. Думаю, колдунья такой силы пробила бы ограничение, но перемещение всё равно вышло бы нестабильным. Слышала, что она говорила про зелья? Тот случай, когда проще своими ножками. – Мэт рассеянно улыбнулся. – В домашних туфельках бежать по снегу от самых ворот, конечно, то ещё удовольствие, но чего не сделаешь ради любимого племянника.
– И она ничего не заподозрила? Не найдёт нас – меня, Дерозе, яйцо?
– Даже вздумай она обшаривать весь замок с инспекцией – тайные ходы, твоя спальня и ваша уютная сокровищница заперты магией. Они открываются только малышу и тем, кто ему подконтролен.
Вот так живёшь и не знаешь, что даже в свою спальню каждый раз проходишь сквозь магическую защиту, подумала Ева отстранённо, следя за приближением лестницы, что показалась впереди. Вернее, не совсем живёшь.
– А если она прикажет Герберту их открыть?
– Она не злоупотребляет клятвой, ты же помнишь. Не в её интересах настраивать малыша против себя… окончательно, по крайней мере.
Подойдя к лестнице, Ева посмотрела на спираль ступенек и узкого колодца, убегающую вниз. Не решившись проверять, насколько реальный тайный ход соответствует картинке, которую Мэт проецирует в её сознание, села подле первой ступени и прислонилась спиной к стене.
– Скажи, она тоже считала, что Гертруда – чудище из пророчества? – спросила она, когда демон без всякого удивления завис посреди густого мрака лестничного пролёта. – Поэтому и убила её?
– Всё-то тебе расскажи. – Мэт скорчил до жути умилительную рожицу. – Даже если предположить, что за беглый визит в её голову я узнал так много – раскрой я вам помыслы врага, это испортит всё веселье.
– И просить тебя подсмотреть что-либо в её мыслях, конечно же, бесполезно.
– Конечно. Это жульничество, а я ратую за честную игру. Что это за история, где героям заведомо известны коварные планы злодея?
Ева отложила на пол книгу, бросив сверху бумажный ком.
– А ведь тебе вроде как положено быть на нашей стороне.
– У меня всегда одна сторона. Своя собственная. – Аквамариновое мерцание его глаз разгорелось ярче. – И тебе бы сейчас не о Гертруде беспокоиться.
Ева в ответ молча обняла руками колени.
Она знала, что должна волноваться за Герберта. Что общество королевы для него небезопасно, даже если та явилась, чтобы помочь. Но в опустевшей, выгоревшей, выжженной переживаниями душе не осталось места для волнения.
Только для бездумной энергосберегающей пустоты.
– Жаль мне тебя, златовласка. – Как-то незаметно оказавшись рядом, Мэт отставил фонарь на пол. – Тяжело тебе приходится. Ты не заслужила всего, что на тебя свалилось.
– Придержи свою жалость при себе, – вяло посоветовала Ева, глядя на белый круг несуществующего света.
– Не выносишь, когда тебя жалеют?
– Терплю, когда мне сострадают. Сострадание может помочь. Жалость унижает.
– Считаешь, я не способен на сострадание? – Мэт сел рядом, почти скопировав её позу; в голосе его прорезалась неожиданная задумчивость. – Да… может быть. Может, я и не способен на человеческие чувства. Однако подобие их всё равно испытываю. – Ева не смотрела на него, но краем глаза заметила, как демон повернул голову, всматриваясь в её лицо. – Знаю, ты мне не веришь. Но я правда хотел бы тебе помочь.
Она лишь фыркнула устало.
– Ты помогла малышу и могла бы помочь ещё многим: словами, делами, музыкой. Указывать путь тем, кто заблудился. Светить тем, кому холодно и темно. Но мир безжалостен, и он всегда норовит утопить свет во мраке. Так уж в нём заведено: день сменяет ночь, солнце для вас раз за разом тонет в черноте. А ведь и сейчас, за гранью жизни, ты любишь её – эту странную, жестокую, непостижимую штуку. Достойна прожить её, как немногие достойны. – Тонкие бледные пальцы коснулись её плеча – тёплые, настоящие, до странного ободряющие. И не поверишь, что тоже иллюзия. – Разве ты не хотела бы прекратить всё это? Твои страдания, его страдания? Не хотела бы снова действительно жить?
4
Действительно: фонарь из сказки про мальчиков, потерявшихся где-то между жизнью и смертью, был ей к лицу.