Так заканчивались пятнадцать столетий его службы. Он отдал Империуму дюжину сроков жизни и не сожалел ни об одном дне. Данте улыбнулся. Он сделал все, что мог. Его усилиями удалось сдержать волну зла еще на несколько лет. Это было его единственное желание, и он исполнил его сотню тысяч раз.
Темнота наползала из-за края зрения. Он помнил такие же моменты в жизни, когда смерть стояла перед ним — впервые, когда он умирал от жажды в Великих Соляных пустошах, в юности, по дороге на испытания. С тех пор случилось многое, но теперь все завершалось. Данте не сомневался в конце и радовался ему.
Теперь он понимал точно: он не золотой воин, предсказанный в Свитках Сангвиния. Он подумал — лениво, бесцельно — вот бы узнать, кого имел в виду примарх. Последние сто лет ему помогала продержаться мысль, что именно о нем говорил Сангвиний, и у него есть последний бесконечно важный долг. Это оказалось ложью. Он обманывал самого себя.
Его кровь впитывалась в песок Баала. Данте рассмеялся. Тьма нахлынула на него.
Он встретил ее с распростертыми объятиями.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
ВЕЛИКИЙ АНГЕЛ
Данте потерял сознание. Затем он резко очнулся, обжигая вдохом легкие, — похоже, его сердца ненадолго перестали биться.
Это казалось самым вероятным объяснением для мерцания, сменившего темноту. Его окутало обманчивое тепло смерти. Боль в груди исчезла.
Над ним стоял воин в великолепной броне. С его шлема глядел лик Сангвиния, тот самый, который Данте носил столько долгих лет. Пятью месяцами раньше, после Криптуса, Данте смотрел на эту маску и чувствовал стыд, от которого сейчас не осталось и вздоха.
Сангвинор явился к нему в конце срока службы.
— Ты пришел, — выговорил Данте. Его горло пересохло, губы занемели. Прекрасный голос, вдохновлявший миллионы, звучал хриплым шепотом. — Ты все-таки пришел.
Сангвинор не ответил, но отошел назад и взмахнул рукой, указывая на величественную сущность позади него.
У Данте перехватило дыхание. Он вновь видел лицо Сангвиния, но на сей раз вовсе не отображенное в металле. Черты прорисовала живая плоть, и распростертые крылья состояли из белых перьев, а не из холодного мрамора. Его тело было столь же реальным, как и скорбь. Он сиял, точно солнце над пустыней в полной славе полудня, — носитель света, сокрушительного в слепящей силе.
— Сын мой, — произнес Сангвиний. — Величайший сын мой.
Примарх протянул ему руку. Данте лежал на спине, но в то же время словно висел в бескрайней пустоте, и Сангвиний парил перед ним. И все же, когда примарх заплакал, его слезы упали вниз, на лицо Данте. Порядок реальности нарушился, как происходит в снах или в видениях. Когда сияющие пальцы Сангвиния коснулись щеки Данте, они оказались твердыми и теплыми, и это прикосновение вселяло покой и священную радость.
— Ты вытерпел многие муки ради спасения человечества, — сказал Сангвиний. Его голос был нестерпимо прекрасен. — Ты заслужил свой отдых тысячу раз. Редко один человек отдавал столь многое, Луис с Баала-Секундус. Ты олицетворял свет в темные времена. Я не поскупился бы на любую награду для тебя. Я взял бы тебя к себе. Я освободил бы тебя от борьбы. Я избавил бы тебя от боли.
— Да! — выдохнул Данте. — Прошу. Я так долго служил. Даруй же мне свободу смерти.
Сангвиний одарил Данте взглядом, полным глубочайшей скорби.
— Нет. Очень жаль, но я не могу отпустить тебя. Ты нужен мне, Данте. Твои страдания не окончены.
Сангвиний взял лицо Данте в ладони. От примарха заструилась сила, изгоняя утешение смерти и заменяя его болью. Видение пошло рябью. Данте услышал крики космодесантников, ощутил на своей броне призрачное касание живых рук. Сангвиний померк.
— Прошу, нет! — выкрикнул Данте. — Господин мой, я сделал достаточно. Прошу! Позволь отдохнуть!
Свет угасал; улыбка Сангвиния полнилась скорбью всех десяти тысяч лет. Возвращалась тьма. Великий Ангел исчез в ней, но его дивный голос задержался еще на мгновение.
— Мне жаль, сын мой, но для тебя нет покоя. Пока нет. Живи, сын мой. Живи.
Данте вернулся к жизни, крича о милосердии смерти.
Его держали чьи-то руки, прижимая к земле. В нейроразъемы вонзались острые иглы боли.
— Нет, нет, нет! Хватит! Возьми меня с собой! Умоляю! — выкрикнул Данте.
Он ударил кулаком, не глядя. Металл встретил металл.
— Держите! Держите его! Он приходит в себя!
Зрение Данте фокусировалось с упрямой медлительностью, сопротивляясь его попыткам что-то разглядеть. Над ним склонился Сангвинарный жрец, темнея на фоне предрассветного неба. Это были не чистые небеса из его видения, но и не поле битвы. Биокорабли флота-улья исчезли. Вместо них сияли тысячи огней, обозначая очертания сотен имперских кораблей на низкой орбите. Он не успел как следует осознать это зрелище. Его разум туманился от боли и стимуляторов. Правую руку жрец прижимал к груди Данте. Тонкие прозрачные трубки тянулись от его нартециума в дыру на нагруднике, подавая кровь и медикаменты прямо в основное сердце. Клинок извлекли из тела, но рана зияла, широко разверзтая; Данте чувствовал, как его вскрытые органы замерзают в холоде баальской ночи.