— Ночью, вернувшись от вас, я поняла вас и тоже испытала нечто подобное.
— Вот видите!.. Но вся эта оторванность еще может быть объяснима физиологическими причинами, ну, что ли там, мгновенным психозом, временной порчей того механизма, который называется мозгом. Но есть области, в которых наша мысль совершенно выходит из сферы нашего сознания и живет самостоятельною жизнью. Вот уже пятнадцать лет, как меня преследует нечто, что можно было бы назвать предчувствием, если бы оно умещалось в этом понятии. Часто бывает так: я читаю книгу и вдруг, неизвестно почему, останавливаюсь на каком-нибудь слове, скажем — меч… Это слово, по преимуществу, литературное и в обыденной жизни редко употребляется, но я слушаю и чего-то жду. Действительно, через несколько секунд в соседней комнате происходит разговор, где центром является меч. Долбня скажет слово, что отрубит мечом! Ах, оставьте ее: разбила чашку — и ладно, повинную голову и меч не сечет. И так очень часто и во многом, что мы принимаем или за случайность или мимо чего проходим, не замечая.
Ковалев замолкает. Зрачки его глаз словно расширяются, а в углах рта опять те мучительные складки, какие Рогнеда подметила вчера.
— А вы, Георгий Глебович, собираетесь за границу?
— Да, весной или осенью…
— В Венецию?
— Да. Откуда вам известно?
Рогнеда сверкает мелкими хищническими зубами:
— Не помню. Слухами земля полнится.
— Да, собираюсь, если удастся продать корабельную рощу в моем имении. Ее покупает лесопромышленник Дудов, удивительная скотина и первостатейный жулик, корчащий из себя английского негоцианта.
«А почему вы ничего не скажете о Танечке? Ведь, она василек, незатронутый пылью»…
Вваливается Профессор с подносом. На подносе бутыли — с коньяком и лимонадом и бокалы.
— Вот сюда, Профессор! — указывает Рогнеда на стол. — Страшно люблю пьянствовать! — обращается она к Ковалеву. — Коньяк с лимонадом — вроде шампанского, а шампанское, если бы я была богата, я бы пила целый день.
Профессор приносит вазу с фруктами, ставит на стол рядом с подносом и уходит.
— Где вы выкопали этого Тмутараканского болвана? — спрашивает Ковалев, указывая вслед ей на дверь.
— Она у нас давно, и пожалуйста, извольте относиться к ней с большим уважением: вовсе она не Тмутараканский болван, а Профессор.
Ковалев откидывает назад волосы.
Рогнеда вливает в бокалы по маленькой рюмке коньяку и добавляет лимонадом.
— А ну-ка, Георгий Глебович!
— Браво!
Он чокается с Рогнедой и высоко поднимает бокал.
— Я, Рогнеда Владиславовна, чувствую себя хорошо только с вами. С вами можно поговорить по душам, вы поймете, не оскверните кощунственно, вы выше многих условностей, в вас я не слышу подлого голоса черни, толпы. К вам прихожу, как в убежище, и исцеляюсь.
— Пейте же! Пейте! — настойчиво торопит его Рогнеда. — Видите, я осушила до дна… Гуляю напропалую!
В передней дребезжит звонок.
— Кто там еще?
…Алексей. В сапогах, забрызганных доверху грязью, входит, покачиваясь в комнату, и неуклюже раскланивается.
— Се грядет муж во полунощи!.. Да вы тут того… Хо-хо!
Встряхивает руки Рогнеде и Ковалеву.
— Так, так-с!
Берет бутылку с коньяком, долго ее рассматривает на свет.
— Три звездочки! это хорошо… Оч-чень хорошо… А мы — хо-хо! — того, сейчас на биллиарде играли в Дрездене… Уд-дивительно!.. Два борта в среднюю. Виноват, я кажется, вам помешал?
Рогнеда поднимается с дивана и несколько раз в волнении проходит по комнате.
— Опять нарезались? — брезгливо спрашивает она, останавливаясь против Алексея.
Он осклабляется:
— Сим победиши князей мира сего! Разрешите рюмочку? Я употребляю его лишь в чистом виде, без примесей. Примесь есть искажение, как выражается Долбня. Он — умный человек и хороший философ. Врожденный трагик! А я — фильтик, он мне доказал это, как дважды два четыре.
Алексей наливает себе в рюмку и выпивает.
— Ничего… очень хорошо, хотя отзывает сургучом.
Ковалев удивлен:
— Фильтик? Что это за штука?
— Не знаю, — мрачно отвечает Алексей, — нечто среднее между протухлым огурцом и зряшным человеком. Долбня сказал: Ковалев — смердящий декадент, как свинья, роется в собственном навозе… Хо-хо! Он так-таки и сказал без обиняков: Ковалев, как свинья, роется в собственном навозе, но и вы, Алексей, прискорбное зрелище, потому что вы — фильтик. Мы с Долбней вчера от вас завернули в одно местечко и очень мило провели время. Хо-хо! Он там всех ругал: все вы, говорит, высосанные лимоны, заморские фрукты, родную землю поганите.