— Мило! — пренебрежительно усмехается Ковалев.
Рогнеда возмущена:
— Алексей! С каких это пор вы стали клеветничать? Ф-фу, как гадко, вы хоть и пьяны, а все-таки этому нет оправдания.
Алексей вскакивает со стула, точно его выбросила пружина.
— Что-о? Я пьян? Я пьян?.. А вот и не пьян, и не пьян, черт возьми!
Стучит кулаком по столу. Рюмка падает на пол и разбивается.
— А и пьян! Ладно! И пьян… А вот вы, Рогнеда Владиславовна…
Он на миг останавливается, ищет слов. Лицо его покрывается ярким румянцем, а мутные глаза загораются.
— …а вы… Я вас насквозь теперь вижу!.. Ловко, брат Гешка, обходишь свою супружницу! Скромник! Праведник! Со старыми девками коньяк лакает, тетатетничая… Живоглоты чертовы!
— Алексей! — тихо говорит Рогнеда.
Он замолкает, тяжело дыша.
Она указывает ему на дверь.
— Вон!
— Ну и уйду. Ладно!
Он пятится к дверям, злобно глядя на Ковалева.
— И уйду! И наплевать! И никогда не приду больше!
Долго возится в передней, отыскивая калоши. Потом дверь с громким стуком захлопывается.
— Ушел! — угрюмо произносит Рогнеда.
— Ушел! — в тон ей говорит Ковалев.
Рогнеда возвращается на свое место, на диване, против Ковалева.
Молчат.
Она теребит золотой крест и смотрит в сторону, словно ей стыдно взглянуть прямо в глаза Ковалеву.
Он берет ее руку и пожимает.
Рогнеда слабо улыбается.
Он целует эту продолговатую кисть руки теми долгими-долгими поцелуями, когда губы мужчины, словно срастаются с рукою женщины.
Садится рядом с Рогнедой, привлекает ее за талию к себе.
Она закрывает глаза. Его губы как бы вонзаются в ее губы и, вонзившись, теряются в них.
Быть ближе! Быть нераздельнее!
Она обвивает его руками: так ближе! Так нераздельнее!
И она тонет в этой близости: ни мысли, ни памяти, — одно опьяненное, сливающееся тело.
Когда дыхание слишком затрудняется, когда легким не хватает воздуха, а сердце начинает смятенно биться в груди губы медленно разъединяются, и тогда он целует ее в глаза, в лоб, в обнаженную шею.
И опять сливаются в жадном поцелуе.
Уже темно, уже тьма заглядывает в окна.
— Нет, милый, нет. Не надо, милый!
Рогнеда вырывается из объятий и, стоя над уткнувшимся лицом в диванную подушку Ковалевым, приводит в порядок свою прическу.
Затем зажигает лампу и за плечи старается приподнять Ковалева.
— Милый!
Он поднимается, раздраженно взглядывая на нее.
10
Ковалев дома.
Пишет у себя в кабинете письмо.
— Милая Серафима!
Задумывается, глядя на заржавевшее ядро. Да, кажется, написать надо… Обнимал другую женщину. Человек предыдущего поколения сказал бы: крал от жены любовь. Однако, какие чудаки были эти старые идеалисты.
Конечно, он не будет писать покаянной слезницы, он напишет ровно и спокойно, как знающий себе цену и не раскаивающийся в собственных поступках.
Обмакивает перо в чернила.
— Существует ужасно глупое слово — измена; глупое потому, что под изменой подразумевают измену другим, но ведь если и можно изменить, то только себе, я же себе не изменяю, помни это, Серафима!
Опять задумывается, глядя на ядро.
Стоит ли писать? Зачем?
…Дом спит. По комнатам ходит тишина, скрипит половицами, поет вместе с маятником часов.
Ковалев настораживается…
Вдруг в столовой раздается треск, трещит стол. Он трещит и днем, но тогда этого никто не замечает.
И кажется, что там, в темной безлюдной комнате, кто-то живет незримо и таинственно, иногда подавая знать о себе неосторожным шумом. Кто-то завтракает в полуночи, в ночи обедает, а под утро уходит в свой угрюмый уголок, чтобы заснуть на целый день и во сне услышать далекие отзвуки дня.
Ковалев зажигает свечу и осторожно заглядывает в столовую: ну, конечно, там никого, трещал стол, как он трещал десятки раз.
Он берется за перо, продолжает письмо.
— Так вот, ты меня, надеюсь, понимаешь? Я счел своим «долгом» заявить тебе, что, кроме тебя, я люблю еще одну женщину. Если ты не в силах делиться мною, если так властен в тебе голос собственницы…
Треск в столовой повторяется… Ковалев вздрагивает и бросает перо на стол. Несносно! По всему телу расползается страх и обхватывает насторожившееся сердце холодными клещами. И тут Ковалев слышит, как за окном, в ночи, кто-то воет, плачет и скребется; как ветер пронзительно кричит голосом обиженного человека.