— Что с вами? — слышится издалека голос Ковалева.
— А-а-а! — вздыхает Рогнеда. — Не зна-ю, кружится голова.
Ковалев вскакивает из-за стола, помогает ей подняться, отводит в кабинет на диван. Она лежит, прямая, как вытянутая струна, и замечает, что потолок выкрашен масляною краской. «Это гигиенично, — думает она, — его, вероятно, часто моют…» Клубок в горле тает, как круглый кусок сахара, и, как от сахара, во рту слащаво; голова вновь легка, но язык поворачивается с трудом, по телу разлилась истомливая слабость.
— Выпейте! — подает ей стакан с водою Серафима. Тихий Ужас щупает пульс, прикосновение ее потных пальцев с обкусанными ногтями Рогнеде неприятно.
Дамы о чем-то таинственно шепчутся в углу, а два старичка в сюртуках робко и плотоядно заглядывают из-за двери, как библейские старцы на купающуюся Сусанну. У изголовья стоит Ковалев… она чувствует его присутствие, она даже знает, как он на нее смотрит, еще она знает, что ему хочется сесть рядом с нею, взять ее руки в свои и долго-долго ее ласкать и говорить-говорить…
— Оставьте меня в покое! — сердито вырывает она свою руку из руки Тихого Ужаса.
— Вам лучше? — хлопотливо спрашивает Серафима.
— Да, лучше! У меня закружилась голова, я сейчас встану.
— Нет, нет, вы полежите, успокойтесь, как следует.
Дамы выплывают из кабинета, старцы возвращаются к столу; Тихий Ужас и Серафима тоже уходят, с Рогнедой остаются именинница и Ковалев.
— Как мне неприятно! — хмурится Рогнеда.
Именинница ее успокаивает:
— Ах, милочка, что за глупости… У вас, верно, малокровие, вы принимайте железо, очень хорошо помогает, только зубы от него портятся и чай нельзя пить. Теперь пошли разные Гематогены, но я думаю, это шарлатанство, а железо хорошо помогает. Вот, еще полезно при малокровии настаивать крапиву, сушить ее и употреблять вместо чая, в ней, говорят, железа много содержится… Я знала одного акцизного чиновника, так он только крапивою и спасся.
Рогнеда устало ее спрашивает:
— Крапива, вы говорите?
— Да, обыкновенная крапива. Удивительно помогает.
В глазах именинницы жадное любопытство, видно, что она не верит ни малокровию Рогнеды, ни крапиве, а говорит потому только, что надо же заполнять чем-нибудь воздух, — и кажется она большим, хорошо насосавшимся пауком, раскидывающим свои серые сети. Завтра весь город будет знать, что у Рогнеды Владиславовны малокровие и что с нею бывают иногда не то обмороки, не то нечто, похожее на обмороки…
— Я, милочка, когда носила Генечку, так у меня тоже было головокружение и тошнило меня тогда ужасно. Вот выйдете замуж, так вам будет трудно при малокровии. Лечитесь, милочка, пока не поздно, а то пойдет детвора, и вся кровь уйдет на них… Тяжелое дело женское.
Рогнеда резко ее обрывает:
— Я и не собираюсь замуж.
Именинница добродушно осклабляется:
— Все мы так говорим, милочка, а придет пора, подвернется дельный мужчина — и скок прямехонько ему на шею. Хе-хе-хе! Ну, что, отошло совсем?
— Отошло.
Рогнеда встает с дивана и пристально взглядывает на Ковалева, взгляды их встречаются, как в пожатии две дружественные руки.
— А я, Георгий Глебович, только сегодня заметила, что у вас потолки выкрашены масляною краской.
— Да, да! — бормочет Ковалев, — неужели вы раньше не замечали?
Рогнеда прощается с обществом: пойдет домой, нездоровится.
— Я вас провожу! — неуверенно говорит Ковалев, мельком взглядывая на жену. Телячье выражение лица Серафимы сменяется злым и упрямым. Губы надуты, словно она ими собралась фыркнуть.
Она выходит в переднюю следом за мужем и там капризно брюзжит:
— А как же гости, Геша? Неудобно же…
— Я сейчас вернусь, только провожу до извозчика.
Ковалев подает Рогнеде ее пальто и берется за свою шапку.
— Геша! Лучше бы послать за извозчиком… Или вы, может быть, не боитесь пройти одна, Рогнеда Владиславовна?
Та коротко и свысока ей отвечает:
— Боюсь. Вы скоро, Георгий Глебович?