Рогнеда собирается последовать за ним, но дверь теплушки распахивается, — вместе с морозным паром входит Ковалев. Он в шведской куртке, в ушастой оленьей шапке и с длинными гоночными коньками под мышкой: коньки привинчены к ботинкам и похожи на странные ножи.
— Рогнеда Владиславовна!
Рогнеда щурится:
— А… а… а, и вы? Здравствуйте. Вы разве катаетесь на коньках?
— Нет. Пришел учиться, фон-Книппен убедил, я даже записался в спортивное общество. В самом деле, это очень полезно, хочу и на лыжах попробовать.
— Но кто же учится на гоночных? Ха-ха! Фон-Книппен вас подвел. Садитесь.
Она отодвигается к стене, освобождая ему место. Греющиеся конькобежцы иронически посматривают на Ковалева: действительно, кто же учится на гоночных, да ведь они совсем не пригодны для этого, — кроме того, он переколет всем ноги такими ножами. Глупец.
Ковалев смущается и не знает, что ему делать.
— Ну хорошо, я вас буду учить, — насмешливо, подбодряет его Рогнеда, — не трусьте.
— Да я, собственно…
— Ну, ну, — торопит его Рогнеда, — переобувайтесь…
Ковалев послушно скидывает калоши и начинает расшнуровывать ботинки, в которых пришел. Рогнеда искоса наблюдает за его движениями.
— Ах, черт! — спохватывается Ковалев. — А где же переобуваться? Я этого совсем не предвидел. Вот оказия!
— Валяйте здесь, что за ерунда, — пожимает плечами Рогнеда.
Он с унылым видом стаскивает ботинку с правой ноги, быстро натягивает на нее ботинку с коньком и зашнуровывает. Рогнеда и все остальные зрители успевают заметить синий шерстяной носок, и тут Рогнеде вспоминаются ноги одной больной женщины, с которою она однажды мылась в бане, — пухлые, со вздувшимися синими жилами. Та женщина тоже носила синие шерстяные чулки.
Ковалев скидывает левую ботинку, опять перед Рогнедой мелькает синий шерстяной носок. Она сердится.
— Ф-фу, как вы копаетесь, Георгий Глебович, — совсем, как старая баба.
— Сию минуту!
Он поспешно зашнуровывает ботинки и пробует встать, но тотчас опускается обратно на лавку, потеряв равновесие. Греющиеся конькобежцы, народ молодой и задорливый, смеются и дают советы:
— Вы обопритесь о стенку, а на льду будет легче с креслом.
— Да, непременно с креслом.
— Плохо на гоночных, лучше всего Нурмис.
— Американские тоже недурны.
— Действительно, — советует Рогнеда, — попробуйте, держась за стенку.
— Вы думаете?.. Пожалуй.
Он преувеличенно беззаботно посматривает по сторонам, кое-как встает на ноги и, опираясь о стену, достигает двери, но здесь-то и начинаются настоящие муки.
Рогнеда открывает перед ним дверь и, стоя на льду, говорит:
— Смелее, Георгий Глебович!.. Держитесь за косяк.
Держится за косяк… Коньки проваливаются в щели пола, он их вывязивает и чуть не падает. А главное — ему никак не стать на лезвия коньков, ноги подкашиваются, ботинки готовы сорваться с них.
— Однако! — бормочет Ковалев, ухитряясь медленно выползти из теплушки. Дверь со стуком захлопывается. Перед ним огромная ледяная, скользкая, предательская площадь, по которой весело снуют мужчины, женщины, подростки и хохочущая детвора.
Он старается быть беспечным.
— Удивительное солнце, яркое и холодное… Очень хорошо сегодня! И этот морозец… Нет, все-таки зима — хорошее время.
Ноги у него сведены двумя дугами, как у ребенка, больного английскою болезнью; оленья шапка съехала на затылок, и весь он такой неуклюжий, заморенный…
— А у вас насморк прошел? — насмешливо спрашивает его Рогнеда.
— Насморк? Да, прошел…
Гимназист Смирнов вертится невдалеке от них, проделывая на коньках всяческие выкрутасы, в надежде, авось, Рогнеда Владиславовна заметит его искусство и прыть.
Дверь теплушки поминутно хлопает, конькобежцы входят и выходят.
— Ну, двинемтесь, Георгий Глебович, а то мы здесь мешаем.
Ковалев тоскливо взглядывает на изрезанный во всех направлениях лед и отрывается от двери теплушки. Ноги разъезжаются, складываются в виде буквы икс, Ковалев вскидывает руками и гулко шлепается на спину, к подолу Рогнеды.
— Ха-ха-ха! — хохочет она, как сумасшедшая. — Ушиблись? Больно вам?
— Ха-ха-ха! — радуется Смирнов, пролетая мимо распростертого Ковалева.
Тот отчаянно дрыгает ногами, пытаясь подняться, но ничего не выходит. Замшевые перчатки пачкаются и намокают, а сам неудачный конькобежец напоминает большую неповоротливую черепаху, положенную на спину.
Усиленно работая локтями, он ухитряется сесть и просит Рогнеду: