Заглядывать к себе и проверять, благополучно ли добралась и улеглась клюкнувшая Пенелопа, миссис Дрелль не стала, и правильно сделала. Во-первых, в подобную минуту материнская заботливость, выражаясь мягко, неуместна, во-вторых, пятнадцатилетняя девица едва ли могла потеряться, странствуя в лифте от ресторана до своей комнаты... Дженни тронула меня за руку:
— Дэйв!
Голос прозвучал неуверенно.
— Да?
— Тебе придется... придется тебе дирижировать. Я по этой части неопытна.
Я чуток ошалел и воззрился на Женевьеву. Не подумайте, будто принял подобную чушь за чистую монету. Отнюдь. Лишь набитый болван усомнился бы, что миссис Дрелль задумала хитрую комбинацию, мнимую жертву на поле, именующемся постелью. Обвинять женщину в коварстве не стоило: мы все хитрили напропалую. Но ведь неприятно же, черт побери, когда тебя заведомо считают остолопом, способным проглотить любую галиматью и не поморщиться! Тридцатипятилетняя особа, породившая дщерь, а ныне сбежавшая к любовнику, разыгрывает целомудренное неведение!
Стоя у входа в номер, Дженни смотрела на меня странными глазами. И вдруг я подивился: ведь на самом деле выглядит не шибко-то опытной. Больше всего Женевьева смахивала на здоровую, веснушчатую, задорную девчонку-переростка, стремящуюся лишиться невинности и одновременно слегка страшащуюся этого. Скверно. Дама продолжала вести себя вразрез и вопреки образу, окончательно сложившемуся в моей голове при взгляде на бутылочку салатной приправы.
— Понимаешь, — тихо промолвила Дженни, — я никого еще не соблазняла сама... Покажешь, как это делать.
Что ж, по крайности, комбинация типическая начиналась ходом парадоксальным. Куда остроумней обычного приема “я-знойная-вакханка-бери-меня-скорей”. Отперев дверь, я невежливо проскользнул в комнату первым, щелкнул выключателем, осмотрелся. Пропустил Дженни.
— Кажется, — сказал я, — на свете существует некто, нарицаемый Рюйтером. И некто, с ним удравший... О, сколь изобретательны людская молва и клевета!
— Дэйв, я не говорю, что сохранила девственность.
— И?
— Я побывала замужем и дочь родила, и разок-другой спала с мужчиной, которого не звали Гербертом Дреллем. Очаровательным, заботливым и весьма, весьма настойчивым человеком. А бедная дурочка сперва решила, что привлекла его неотразимой внешностью и душевным изяществом.
Женевьева говорила с откровенной — или деланной — горечью.
— Однажды вечером, когда мы с мужем собирались отправиться в ресторан, я дожидалась его со службы, приоделась, приготовилась — а в последний миг раздался обычный звонок из лаборатории. Герберт не трудился говорить со мною сам, это неизменно поручалось помощникам. Задержится допоздна, ужин отменяется... И я буквально разъярилась. И вызвала Ганса, и поужинала с ним, а потом к нему же и поехала...
Она помолчала и закончила:
— Согласись, Дэйв, это не совсем равняется обдуманному, преднамеренному, рассчитанному до мелочей обольщению... А каково впервые в жизни соблазнять человека да еще, если почти не знакома с ним и не веришь ни единому его слову?
— Благодарствуйте.
— Не верю. И не притворяюсь, будто верю. Ты не с умеренно желанной женщиной переспать явился, а долг исполнить. Перед работодателями своими — кем бы те ни были. Разузнать кое-что любопытное надеешься.
Она лукаво подняла ресницы. Я отмолчался. Дженни вздохнула и сказала:
— Я и Гансу не верила, но убедила себя, что влюблена. Так и легче казалось, и пристойнее... Ведь не скажешь человеку: я с тобой обнимаюсь, ибо мужа пришибить готова, а кроме тебя — никого под рукой не нашлось.
Я хмыкнул.
— В долгий же ты пустилась путь за субъектом, не стоившим ни внимания, ни доверия. Кстати, не по этому ли поводу потребуется помощь, а?
— Возможно, только давай отложим подробный разговор. Не слишком романтический предмет, клянусь... Сейчас тебя, видимо, полагается, ловить в силки страсти, а не утомлять жалобами.
Она помедлила.
— Дэйв...
— Да?
— Будь хорошим, — произнесла Дженни тихо. — Поиграй немножко, ну хоть притворись. Ты правительственный агент, с головы до пят. И знать не желаешь, как я смущена. Помоги чуточку... Ну, не стой же столбом! Прикажешь раздеваться и нырять под одеяло? Или сперва немного выпьем?
— Лучше заранее выясним, за какую именно помощь ты самоотверженно платишь собственным неопытным телом.
Раздраженно хмыкнув, Женевьева сказала:
— Нет, воистину хорош! Я просто надеюсь, у Клевенджера достанет совести не оказаться вовсе неблагодарным. А Клевенджер подозревает, что попрошу об услуге немыслимой. Успокойся... Не потребую больше, чем... стоит одна-единственная ночь. И не заблуждаюсь на свой счет: проведя пятнадцать лет замужем за сухарем, считающим секс гораздо скучней и никчемней ученых занятий, вряд ли посмела бы заломить за предлагаемые услуги непомерную цену...
Я разглядывал Дженни с возраставшим уважением и мерзким предчувствием, что вся эта чепуха может возводиться на прочном фундаменте чистейшей правды. Вопрос: какой именно правды?