Сижу, пока не замерзаю.
Бутылка допита. Пора возвращаться.
Опять я в паутине аллей и тропинок. Справа и слева темные памятники, кресты, жес-тяные звезды, ветки деревьев, какие-то неясные тени. Очень неприятное ощущение. Время от времени невольно оглядываюсь.
Несмотря на близкий рев турбин кажется, что я перешел в совсем другой мир. Заставляю себя идти не торопясь и бесшумно. Останавливаюсь, вслушиваюсь.
Вот и аллея, которая ведет к выходу – дальнему, не тому, через который я вошел на кладбище.
Где-то здесь с правой стороны могила Наташки Остапенко. Она так и осталась двадца-типятилетней. Вот уже тринадцать лет и на ве-ки-вечные.
Наташка
Кроме нас в коммуналке на улице Пуш-кина жила еще одна семья - тюремный врач, майор милиции и горькая пьяница Раиса Мар-ковна Остапенко и ее дочь, Наташка.
В войну Марковна была врачом в пар-тизанском отряде. Наташка родилась в сорок пя-том году. Без отца.
Жили мы в коммуналке дружно и без скандалов. Раиса Марковна часто и подолгу уез-жала в командировки. Наташка росла сама по себе. Закончила медучилище. По ходу учебы по-тихоньку пристрастилась к выпивке и наркоти-кам. Само собой, через какое-то время красивая Наташка пошла по рукам.
Наша мама с большим неодобрением от-носилась к такому соседству, хотя внешне этого не показывала.
Для меня же Наташка всегда была това-рищем. Лет с шестнадцати я уже с удовольстви-ем забегал в их комнату выпить винца в веселой кампании Наташкиных друзей и подруг. Иногда на лестничной площадке возникали шумные разборки между кавалерами. Но, как бы по не-писаному уговору, нас, соседей, эти разборки не затрагивали и, как ни странно, не влияли на доб-рые соседские отношения.
Мне было шестнадцать лет, когда Наташ-ка повесилась. Ее снял мой отец, выбив дверь. Наташку откачали и как неудавшуюся само-убийцу отправили в психбольницу на обследо-вание. Вернувшись она очень смешно расска-зывала, как однажды туда привели с учебным визитом группу студентов из ее медучилища и как она пряталась от них чуть ли не в шкафу.
Меня Наташка воспринимала, как млад-шего товарища. а, может быть, отчасти и как младшего брата, не знаю.
Шло время. Я уже учился в институте. Наташка опускалась все ниже и ниже. Ее выго-няли с одной работы за другой. Все реже и реже ее можно застать в нормальном состоянии.
Я знаю, что в грелке, что висит на гвоз-дике в ванной комнате, Наташка держит шприц.
Иногда она просит меня сходить в аптеку за нембуталом. Рецепт выписывает сама же. Рас-чет за услуги прост - две упаковки Наташке, од-на мне. Я просто объясняю в аптеке, что это снотворное для бабушки. В те простодушные времена ко всем этим делам относятся проще. К тому же моя детская мордашка не вызывает по-дозрений.
Как-то ночью просыпаюсь от шороха в комнате. В лунном свете стоит Наташка - в ноч-ной рубашке, с открытыми глазами.
- Наташка! Ты чего тут делаешь! -
Она медленно обходит вокруг стола и вы-ходит, прикрыв за собой дверь.
На другой день, вернувшись из институ-та, вижу Наташку на кухне. С красными глаза-ми, распатланная, закинув ногу за ногу, она си-дит на табуретке. В дрожащей руке "Прима", из которой просыпается табак.
- Ты чего ночью к нам в комнату заходи-ла? -
- Как это, к вам в комнату? - хрипло пере-спрашивает Наташка.
- Да вот так, - рассказываю ей про ночной визит.
- Да ладно тебе выдумывать. Лучше схо-ди в магазин. Видишь, колотит меня. -
Осенью шестьдесят девятого меня приз-вали в армию. Через два месяца мама написала, что Наташка умерла. Передозировка. То ли слу-чайно смертельную дозу себе загнала, то ли спе-циально.
Марковну это сломало. Она запила бес-пробудно, бросила милицейскую службу и про-пала бы окончательно, если бы ее не взяла к се-бе жить Ветка, одна из развеселых Наташкиных подруг. Так и ходила за ней много лет, пока в 80-х Марковна не умерла.
Я иногда думаю: не Наташка ли стала как бы исходной причиной того, что я спился? Все-таки, именно в ее команде я приобщился к зелью.
Хотя, вряд ли. вряд ли. Просто так уж должно было случиться. А почему и отчего, кто его знает? Остался же я совершенно равнодуш-ным к наркотикам, хотя через ту же Наташку попробовал и это дело.
Прошли уже десятки лет, точнее, трид-цать лет прошло с тех пор. Многие люди побы-вали в моей жизни и ушли. И шестидесятые уже почти как времена Киевской Руси.
А вот Наташка не забывается – бесша-башная, готовая отдать последнюю копейку и поделиться последним куском, белокурая На-ташка.