Когда Том рекомендовал Лену в качестве своей замены, Константинос с трудом представлял, о ком он говорит. Когда Лена вошла в конференцзал для собеседования, облака, скрывавшие солнце, внезапно разошлись, лучи проникли в окно и упали прямо на нее, — на один краткий миг ему показалось, что силуэт Лены отлит из золота.
А когда она улыбнулась, у него перехватило дыхание. На ней была красная блузка и обтягивающие черные брюки, она была прекрасна, как Артемида. Константинос старался не поддаваться влечению, и все же собеседование с Леной продолжалось в три раза дольше, чем обычно.
После ужина с вином Константинос не сомневался, что Лена Вейр — самая красивая женщина, которую он когда-либо видел.
Как он мог забыть об этом?
Пока Константинос пытался прогнать волнующие воспоминания, Лена сняла ботинки, быстро нырнула в свой спальный мешок, потянулась к молнии внизу и…
Их взгляды встретились. Даже при тусклом освещении он видел, как краска залила ее щеки. Желание пронзило его с такой силой, что перехватило дыхание.
— Ты замерзнешь, если не залезешь в спальный мешок, — смущенно пробормотала Лена.
Замерзнешь?! Константинос едва не пылал от возбуждения.
Лена застегнула молнию до подбородка и крепко зажмурилась, чтобы не смотреть на Константиноса. От одного взгляда на его мускулистое тело, обтянутое термокостюмом, ее охватил трепет возбуждения.
Матрас с другой стороны кровати прогнулся. Лена задержала дыхание и еще крепче зажмурила глаза. Как только Сиопис устроился на своей половине, в комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь ее прерывистым дыханием.
Она плотнее закуталась в спальный мешок и пожалела, что забыла накинуть шарф. В раздевалке она была в таком смятении, что засунула его в шкафчик. После ее советов Константиносу она по глупости забыла взять с собой джемпер. У Лены начал замерзать нос.
Время шло. От соседа по кровати не исходило ни единого звука. Она помнила, как проснулась в перерыве между занятиями любовью в ту ночь и смотрела, как он спит, при свете не гаснущего солнца, проникавшего сквозь плотные шторы. Она была очарована. Ее папа храпел так громко, что мог разбудить всю улицу, а Константинос дышал беззвучно, и только вздымавшаяся грудь указывала на то, что он спит, а не умер.
Желание перевернуться и прижаться к нему так близко, насколько позволяли спальные мешки, было невыносимым.
Ее мозг не выключался. Мысли кружились, как карусель. Она больше не могла держать глаза закрытыми. Ей отчаянно хотелось, чтобы Константинос проснулся и сказал что-нибудь, что угодно, лишь бы нарушить пугающую тишину. Чем дольше тянулись минуты, тем больше образов прошлого мелькало у нее перед глазами, тем больше непроницаемые темные стены смыкались над ней и тем сильнее давили глыбы льда и снега, нависающие над ними. Удары ее и без того неровного бьющегося сердца сменились на пугающе рваный ритм, дышать стало почти невозможно.
Несмотря на все усилия, Константинос так и не смог уснуть. Он просто слишком остро ощущал Лену, съежившуюся на другой стороне кровати.
Он слышал каждый ее вздох, улавливал малейшее движение тела. Только сейчас, лежа в этом ледяном склепе, он по-настоящему понял, что она имела в виду, когда говорила, что тишина здесь особенная. Ничто не проникало сквозь толстые стены. Они были только вдвоем, отгороженные от всего мира.
Внезапно ее дыхание стало поверхностным и прерывистым. Что-то было не так…
А затем послышался слабый лепет, Константинос не узнавал ее голоса, это было похоже на… песню?
— Лена?! — Встревоженный, он повернулся. — Ты в порядке?
Она не ответила, просто продолжала петь, но на этот раз более отчетливо, позволив ему разобрать слова песни, которая вообще не имела смысла.
— Отплывает большой корабль, алле-оп, алле-оп… — Она сглотнула. — Алле-оп, алле-оп… — Еще раз. — Отплывает большой корабль, алле-оп, алле-оп, в последний сентябрьский день.
Инстинктивно он расстегнул молнию на спальном мешке настолько, чтобы освободить руки, чтобы обхватить ее и прижаться. Она не сопротивлялась. Из-под верха ее спального мешка высунулась рука и обхватила его.
Он поймал ее и крепко прижал к себе, так близко, как только мог; все это время она пела еще один припев странной детской песенки.
— Лучше? — спросил он, когда пение, наконец, стихло.
Она ответила сдавленным «Спасибо». Он сжал ее руку. Она сжала в ответ.
— Всегда так?
Лена покачала головой. У нее не было приступов паники с тех пор, как она в последний раз спала в иглу. В тот раз ей удалось щелкнуть выключателем, установленным сбоку от кровати, и в комнату проникло немного света, но приступ продолжался еще пятнадцать минут. На этот раз паника ослабла в тот момент, когда Константинос произнес ее имя и обнял. Так быстро с приступами паники не удавалось справляться даже матери…