Он посмотрел на нее с таким же презрением.
Лена имела воинственный вид.
— У тебя на примете есть посредник, чтобы я передала тебе все, что связано с ребенком?
— Учитывая, что ты не хотела, чтобы я знал о ребенке до его рождения, я удивлен, что ты соблаговолила спросить. — Положив телефон в карман, Константинос похлопал по нему. — Напиши мне. Но только о ребенке. Ничто другое меня больше не интересует.
Константинос покинул пентхаус, чувствуя, как пламя от презрения Лены все еще обжигает его кожу.
Лена смотрела из окна родительской кухни на птиц, которые чувствовали себя как дома на птичьем столе, который смастерила ее мама, когда Лена еще училась в школе. Ей всегда нравился их сад. Такие счастливые воспоминания! Если бы она достаточно сосредоточилась, то смогла бы увидеть, как они с Хайди отрабатывают стойки на руках и кувырки, каждая из которых полна решимости превзойти другую. Она предположила, что у них, в конце концов, была своя форма соперничества.
За спиной послышались шаги. На плечо легла теплая ладонь.
— Все в порядке, äiskling?[1]
Она прижалась головой к плечу мамы, и та поцеловала ее волосы.
— Все будет в порядке.
Она должна была быть в порядке. Ради ребенка. Именно ради ребенка она заставляла себя есть последние пять дней. Именно ради ребенка она съехала из пентхауса Константиноса и по настоянию родителей и сестры приняла решение остаться с ними. У нее не было особого выбора, когда отец вернулся из внеплановой поездки в магазин с раскладушкой, которая, должно быть, стоила дороже, чем приличная полноценная кровать, и переставил мебель в гостиной, чтобы она могла разместиться.
Они знали все. Как только Константинос уехал, она доплелась до спальни, кое-как оделась и попросила консьержа вызвать водителя, который отвез ее к семье. Ее намерение рассказать им только о ребенке, не вдаваясь в подробности, было таким же несбыточным, как и намерение никогда не влюбляться в Константиноса. Все вырвалось наружу. Единственные подробности, которые она им сообщила, касались самого зачатия. Признание принесло ей облегчение. Во многих других случаях повторное переживание всего этого только усиливало отчаяние. Она отдала сердце тому, кто этого не хотел.
У нее была замечательная семья. Все это время Лена знала, что они поддержат ее, но не понимала, насколько сильно нуждалась в их поддержке. В их любви. Что касается Хайди… Радость, сверкнувшая в ее глазах, когда Лена приподняла майку, чтобы она увидела живот, развеяла ее опасения, что это будет еще одним ударом для той, которая и так уже все потеряла.
Ей хотелось, чтобы сестра поделилась с ней силами. Она пыталась. Лена изо всех сил старалась сдержать слезы, пока не наступила ночь и дом не погрузился в сонную тишину. Она пыталась и сейчас наблюдала за кормлением птиц, пока образы двух маленьких девочек, занимающихся гимнастикой, продолжали мелькать перед наполненными слезами глазами.
Так много потерь! Так много боли…
— Мама? — прошептала она.
— Да, äiskling?
— Я скучаю по нему.
Когда хлынули слезы, Лена не стала с ними бороться, она крепко прижалась к маме, и вскоре ее джемпер стал мокрым от слез.
— Время всегда лечит, — только и сказала мама. Но Лена боялась, что ее сердце разбилось на слишком много осколков, чтобы когда-нибудь собраться снова.
Константинос допил скотч. Искушение налить еще было сильным, но он устоял. За последние дни он пил больше, чем обычно. Но не вина. По какой-то причине от запаха вина его начинало мутить. За ужином со старшим австралийским менеджментом ему пришлось дважды сказать официанту, чтобы тот не подливал вина в его бокал.
Он выпил больше скотча, чем обычно, только потому, что в груди было чертовски холодно и пусто. Он не мог понять, что с ним не так. И вот он здесь, в разгар жаркого австралийского лета, и не почувствовал от этого никакой радости.
Зазвонил телефон. Сердце заколотилось, как и при каждом звонке с тех пор, как он приземлился в Сиднее. Он понятия не имел, почему так. Константинос потянулся за телефоном. Сообщение от матери. На этот раз его сердце сжалось. Мама спрашивала, что купить Лене на Рождество. Как и большинство их соотечественников, семья Сиопис обменивалась подарками на Новый год, но его мама изучала, как это делают британцы, и узнала, что они обмениваются своими подарками, как и большинство греков, на Рождество. Его добросердечная мать хотела, чтобы Лена насладилась родными для него традициями.
Константинос тяжело вздохнул и все же потянулся за скотчем, сделал глоток, а затем отправил сообщение, которое должен был отправить родителям еще несколько дней назад, что Лена к ним не приедет.