Глава 1
Лондон
28 августа 1803 года
Анриетта и Жюстина Фокан, изысканно разодетые в шелк и кружева, в подавленном расположении духа ожидали поклонников в гостиной, а те все не шли. Принадлежащий сестрам маленький кирпичный дом на Куин-Энн-гейт, граничащей с Сент-Джеймсским парком, был окружен большим, обнесенным стеной садом и располагался в вершине треугольника, образованного Букингемским дворцом, Уайтхоллом и зданием Парламента. Несмотря на еще респектабельный вид, элегантные особняки, находящиеся по соседству, быстро старели, подобно их обитателям.
Сестры-француженки, эмигрантки, двенадцать лет назад спасшиеся бегством от революции, прекрасно понимали, что жизнь проходит мимо дверей их скромного жилища. Изгоями общества в возрасте сорока и сорока трех лет они оказались вовсе не потому, что утратили красоту или стали слабы здоровьем, – совсем напротив! По-прежнему сохранившие ту неопределенную привлекательность, которой редкие счастливицы щеголяют до глубокой старости, сестры Фокан стали жертвами самой отвратительной немощи, какая только может постичь женщин, обладающих экстравагантным вкусом: они остались без средств к существованию.
Поднявшись, Анриетта принялась расхаживать по комнате. Ее корсет на китовом усе, реликвия ушедшего десятилетия, крепко охватывал ничуть не пополневшую с годами осиную талию.
– Будь у нас экипаж, форейтор и грум, мы могли бы отправиться в оперу! – простонала она, обращаясь к себе и к Жюстине.
Она сделала трагическую паузу, возведя к небу серые глаза, которые сверкали, как сверкал жемчуг на ее изящной шее. Двадцать пять лет назад герцог монаршьих кровей заказал личному ювелиру короля жемчужное ожерелье для Анриетты, молодой трагической актрисы, подающей самые большие надежды со времен Клерон. Каждая жемчужина в ожерелье точно соответствовала размеру и редкостному дымчатому оттенку глаз Анриетты. Теперь в этих глазах отражалась не просто боль уязвленного самолюбия, но и муки души стареющей красавицы.
– Как мог лорд Джеффрис променять меня на какую-то бледную дурнушку? Неужели я просила слишком многого? Ведь я хотела иметь только свой дом и экипаж!
– Ты просила не больше, чем полагалось тебе по праву, – отозвалась Жюстина. Любовник Анриетты полгода назад бросил ее ради молоденькой пассии – никакими утешениями и сочувствием нельзя было загладить такое оскорбление.
– Подумать только, на какое ничтожество меня променяли! – воскликнула Анриетта и пожала плечами. – Ох уж эти мне англичане! Господь создал их только для англичанок, бездушных и безжизненных!
Жюстина благоразумно оставила свое мнение при себе. Она подозревала, что именно артистическая натура Анриетты отпугнула виконта. Анриетта не упускала случая сыграть главную роль в мелодраме жизни собственной постановки. Но пристрастие француженки к драмам не встретило понимания в Англии. Англичане неизменно смущались, столкнувшись с пламенной страстью со стороны женщины. Когда же Англия вновь ввязалась в войну с Францией, любовницы-француженки окончательно вышли из моды.
– Так что же нам делать?
– Отдать дьяволу его долю, – ответила Анриетта.
Внезапно в голове Жюстины промелькнула леденящая душу мысль.
– Не хочешь ли ты сказать, что одной из нас следует уступить месье де Вальми?
– Ни за что! Уж лучше долговая тюрьма! – убежденно выпалила Анриетта.
В обмен на все деньги сестер и половину их драгоценностей загадочный месье де Вальми помог им покинуть залитый кровью Париж в 1791 году. В то время его помощь сестры сочли манной небесной. Но оказавшись в Лондоне, они узнали, что в обществе эмигрантов о месье де Вальми упоминают лишь испуганным шепотом. Поговаривали, будто он принадлежал к числу молодых радикалов, порвавших со своими аристократическими семействами, чтобы присоединиться к санкюлотам в первые дни революции. Когда же революция превратилась в кровавую бойню, де Вальми начал вести двойную игру: за щедрую мзду тайком помогал аристократам бежать из страны, а чтобы завоевать признание республики, продавал других аристократов черни. Шептались, будто ни то ни другое занятие не имеет для де Вальми ни малейшего значения. Когда фортуна изменила революции и мятежники принялись уничтожать друг друга, де Вальми прибыл в Англию. Доказать справедливость слухов о нем было невозможно, а те, кто мог это сделать, не осмеливались и пикнуть. Де Вальми слыл опасным хищником. Казалось, он знает наперечет все чужие тайны, в том числе и тайны сестер Фокан.
Миссис Селдон, костлявая престарелая экономка в перепачканном переднике и уныло обвисшем чепце, вошла в гостиную и с бесцеремонным стуком опустила на стол поднос. Китайский фарфор жалобно зазвенел.
Сестры обратили на экономку не больше внимания, чем на свист ветра в дымоходе. Они принадлежали к миру, где к слугам относились как к мебели: без них не обойтись, но когда необходимость в них отпадала, их равнодушно игнорировали.
Когда экономка ушла, Жюстина прижала ко лбу носовой платок, распространяющий аромат лилий. Жертва частых мигреней, она давно жаждала хинных пилюль с имбирем, которые принимала в качестве старого, испытанного средства от своего недуга. Она не сразу заметила, что Анриетта наливает в чашку янтарную жидкость.
– Опять чай? Ведь кухарке известно, что я терпеть не могу эти помои! Почему к ужину больше не подают вина?
– У нас остался только чай, – возразила Анриетта. – Виноторговец отказал нам в кредите – до тех пор, пока мы не оплатим хотя бы несколько счетов. Я пыталась объяснить, что смысл кредита состоит как раз в том, чтобы не приходилось каждый раз платить. Разумеется, подобные тонкости в Англии неведомы.
Протянув руку, Жюстина сняла крышку с блюда и в отвращении сморщила носик, увидев опостылевший жидкий луковый суп с черствым хлебом, которым сестры питались уже две недели.
– Как я мечтаю о карпе, тушенном в вине с луком, зеленью и маслом!
– Тебе ничего не стоит заполучить его, – безжалостно ответила Анриетта, но вовремя уловила странное выражение, мелькнувшее на лице сестры. – Ты ничего не хочешь мне сказать?
Под пристальным взглядом сестры Жюстина порозовела.
– Совестно признаться, но я… да, сегодня утром я попыталась выманить лосося у приказчика из рыбной лавки!
– Жюстина!
Старшая сестра встряхнула тщательно расчесанными белокурыми локонами. Она признавалась всего в двух слабостях: любви к азартным играм и кокетству с юношами.
– Да, да, клянусь тебе! Он был сущим херувимом – высоким, стройным, с темными кудрями и розовыми губами. Я хотела позволить ему лишь маленькую вольность, но он убежал, едва я попыталась заключить его в объятия. Увы, рыбу он унес с собой!
– Господи! Напрасно ты изменила своим принципам – не беда, что мы умираем с голоду, – покачала головой Анриетта. – Тебе доводилось обнимать принцев! Какая жалость, что тебе приходится расточать ласки каким-то приказчикам из рыбных лавок!
– Мне казалось, свежий лосось стоит такой ничтожной жертвы, – попыталась оправдаться Жюстина. – В конце концов, прошло столько времени с тех пор, как в последний раз красавец юноша прижимал меня к груди и осыпал поцелуями!
– Если быть точными, в последний раз это случилось два месяца назад – в тот день, когда ты проиграла в фараон последние сбережения. Мама всегда говорила нам: «Mes filles,[5] остерегайтесь смешивать вино с картами!» Надеюсь, ты помнишь эти слова?
Жюстина и не подумала устыдиться – она считала «маленькую слабость», как она предпочитала именовать свою склонность к юным возлюбленным, естественной чертой широкой натуры, правда, с каждым годом все чаще замечала, что поклонников привлекают не столько ее прелести, сколько деньги. Ни один из воздыхателей ни разу не посетил Жюстину с тех пор, как пронесся слух о ее роковом проигрыше за карточным столом.