– Уверен, так оно и будет.
Гарри дождался, пока Бэсс удалится, после чего поспешил вниз. Он на мгновение заглянул в конюшню, чтобы убедиться, что с Аяксом все в порядке, а затем направился к реке. Ему действительно надо было размяться, но еще больше ему надо было кое над чем поразмыслить.
Нужно будет придумать псевдоним и не пользоваться настоящим именем. О Грэмах здесь знают все, но после встречи с девочкой Гарриет ему не стоит рисковать, вызывая у здешних обитателей слишком очевидные ассоциации. Очень глупо было с его стороны заранее не подумать об этом. Да, он явно теряет чутье. И теперь ему придется…
Перед ним с веток взлетела стая ворон и с громким граем поднялась в небо над рекой. Что их спугнуло? Олень? Кабан? Надо быть осторожнее…
И тут он услышал женский визг, потом – мужской вскрик от боли и злости.
Гарри побежал на шум.
Для священника Годфри слишком хорошо ругался.
Пен вырвалась из его объятий и побежала к реке, а он схватился за ноги. Боль была настолько сильна, что он даже не рискнул прикоснуться к ушибленному месту.
«Жаль, что не ударила его сильнее».
Викарий слишком крепко ее держал, чтобы она могла хорошенько развернуться и врезать ему как следует.
– Грязная сучка!..
– Потише, потише, Годфри. Что скажут прихожане, если услышат такие слова?
Ей следовало бояться, но овладевшее ею чувство не походило на страх. Скорее, оно напоминало злость.
Ей следовало убежать, пока Годфри не мог пошевелиться. Он крупнее ее – не намного выше ростом, но гораздо тяжелее и сильнее как мужчина.
Теперь Годфри находился между ней и тропинкой. Если даже ей удастся ускользнуть от него, до деревни еще далеко. Не так уж и далеко на самом деле, но достаточно, чтобы он мог настигнуть ее по дороге.
Пен нужно разделаться с ним прямо сейчас, лицом к лицу, а не превращаться в загнанного зверя, которого он неминуемо схватит.
Она постаралась отдышаться, успокоиться. Ей ведь предстоит жить в Литтл-Падлдоне и ходить по воскресеньям в церковь, где служит Годфри. Может, лучше завести с ним разумный разговор, чем орать на него, отнестись к происшедшему как к простому недоразумению и быть благодарной за то, что он дал ей шанс увидеть его истинное лицо до того, как она вышла за него. Гарриет права. Преподобный Райт – чудовище.
– Ты заплатишь за это, гадина! – прошипел он сквозь зубы.
Гадина?! В душе Пен будто прорвало плотину: все, что копилось в течение долгих лет гнева, страха и беспомощности, вырвалось наружу.
К черту спокойствие и здравый смысл!
Она подняла с земли большую крепкую палку.
– Не я, заплатите вы.
Викарий расхохотался. Этот звук был похож на хохот, но в нем совсем не было веселья. В нем звучали злоба и отвращение. Пен понимала: он смотрит на нее, как на кусок дерьма, приставшего к сапогу.
«А ведь действительно его похожий на птичий клюв нос морщится именно так, как говорила Гарриет».
– Я принимал тебя за почтенную вдову. Видит бог, ты одурачила меня. – Он сделал шаг в ее сторону.
Ей было приятно видеть, как Годфри морщится от боли при каждом движении.
– Не приближайтесь. – Пен замахнулась на него палкой. – Я не побоюсь пустить ее в ход. – Она опустила глаза. – И ударю туда, где больнее всего.
Пен показалось или на самом деле Годфри побледнел? Во всяком случае, он остановился.
– Ты всего лишь женщина. – Его губы презрительно кривились. – И я очень легко с тобой справлюсь.
Она еще крепче сжала палку.
– Я женщина, но очень сильная. – Пен погрозила викарию палкой. – И у меня есть очень конкретная цель.
Конечно, она блефовала. Да, она сильная. Но только среди женщин. Как же несправедливо было со стороны природы сделать женщин настолько слабее мужчин! Но у нее не было другого выхода, как только попытаться возместить недостаток физической силы силой здравого рассуждения и… умением точно прицелиться.
К счастью, Годфри решил не рисковать.
– Я же был почти готов раскрыть перед тобой двери своего дома, – сказал он, застегивая жилет и с нарочитой беззаботностью сложив руки перед собой так, чтобы как-то защитить свое мужское достоинство. – Перед тобой… – Его нос снова сморщился. – И твоим ублюдком.
Пен с такой силой сжала палку, что у нее побелели костяшки пальцев. Может, благодаря гневу у нее хватит силы сбить надменное выражение с этой гнусной физиономии.
– Не смейте называть так Гарриет!
– Почему же не сметь? А кто же она, если не ублюдок?
– Неправда.
– Ты, наверное, хочешь, чтобы ее называли «побочный ребенок» или «дитя любви»?
«Гарриет – мое любимое дитя».