Вечером, в этот день — старик Гассан цепи надеть надел на Груздева, но приковать его забыл к стене… Солдат, благодаря этому, мог выползти из сакли и усесться в свой любимый уголок, где груда скал нависла над бездной. Туман уже курился оттуда, переполненный запахом цветов, дымом кизяка. Туман мало-помалу и ущелья заполнял, медленно цепляясь вверх по их скалам и откосам. Горные вершины величаво плавали в целом море жёлтого, умирающего света. В рубиновом блеске сияли их утёсы… Чу! Что это? — Закурился дымок на одном. На некотором расстоянии повторилось то же… Вон на другой вершине тот же дымок — тонкою струйкою вытянулся вверх и стоит, не рассеиваясь в недвижном воздухе… Степан Груздев сообразил, что огня в заревом блеске не увидеть всё равно… А дымок подымается на тех местах, где стоят сигнальные столбы, обвитые соломой… Горцы, значит, дают знать окрестностям, что враг близко. Он уже ворвался в этот горный и считавшийся неприступным край… «Помогай, Боже! Помогай, Боже!..» — и в умилении, забыв, что сигналы эти вражьи, Степан Груздев назвал даже их «Господними свечками»… «Что свечки воска ярого горят… Горят, горят… Голубчики!.. На выручку»…
Гасло мало-помалу рубиновое пламя ледников и утёсов, блек, темнел жёлтый фон чистого заката, ночь ползла с запада, спокойная, прохладная, молчаливая, со своею мистическою тьмою… И как только погасла одна гора, Степан Груздев вместе с дымком сигнального столба увидел под ним и крохотный огнистый след…
— Жгут, жгут!.. — бессмысленно повторял он, радуясь близости своих.
Вверху на джамаате тоже заметили, — шум и говор донеслись оттуда… Шум и говор росли… Очевидно, между стариками подымался спор, — и отголоски его по узеньким, похожим на ложа горных потоков, улочкам, как в трубу раздавались сюда.
«Ну, до греха — домой уйти!» — сообразил Груздев.
Он вернулся в саклю и прилёг к той стене, к которой должны были приковываться его цепи… Ему недолго пришлось лежать. В дверях блеснул факел. Показался угрюмый Гассан.
— Спишь? — коротко спросил он у солдата, не входя в саклю.
— Спал… А теперь ты разбудил. Чего ещё?
— Так… Я ничего… Ты молись своему Богу!..
— Я всегда молюсь. Я, брат, Бога вот как помню… Нам Его забывать, Милостивого, не приходится.
— Вот, вот! Ты проси Его, чтобы русские стороной прошли мимо Салтов.
— Какие русские? — притворился Груздев ничего непонимающим.
— Русские идут сюда, ваши… — угрюмо сообщил ему Гассан. — Ильгеринские леса прошли… Башни у Субархинского моста тоже. Мы не знаем, куда ваши направятся… Может быть, и не к нам… Но только если сюда, так на джамаате решили, — отрубить тебе голову и послать её к вашим…
— Гостинец! — усмехнулся Груздев. — Ну, что ж, помирать, так помирать… Попа нет — отысповедаться. Да Господь простит. Мученическая смерть — то же причастие святых Его Таин… Так и скажи своему джамаату, — перешёл он на лезгинский язык, — плевать-де Груздев на вас хотел и смерти не боится… А от вашего поганого аула не останется и на воронье гнездо соломы… Наши добры-добры, но при случае и грозны бывают.
Гассан ещё раз кинул на него мрачный взгляд и пошёл прочь…
— Молись!?. Мы молиться не забываем… А только не за себя, а за то, чтобы помог Господь милостивый разбойный аул ваш снести прочь… А там будь, что будет!..
И он повернулся к стене и заснул было, — только сон бежал от него прочь.
Сегодня и пол сакли казался ему слишком твёрдым, и ночь не приносила с собою прохлады… В ауле вверху всё смолкло… Собаки ещё лаяли с плоских кровель, да и они скоро заснули. Стало тихо, так тихо, что сухой звон цикад снизу доносился ясно и резко, точно это было рядом. Пташка шелохнулась на ветке у окна, и это расслышал Груздев. Он тихо поднялся. Что-то молнией блеснуло у него в голове… Грудь заходила, в висках застучало. Он поднял свои цепи и, чтобы не делать шума, вышел с ними, старательно переставляя ноги, — не зазвенело бы невзначай… Положим, около — никого, да ночью каждый звук снизу вверх не пропадёт. Ещё сверху не долетит, — а вверх, как воздушный пузырёк в воде, так и подымется. Где-то со сна тявкнула собака, — и опять безмолвие… Ни зги не видать. Всё небо в звёздах, — а внизу тьма кромешная… Млечный Путь выступил — ангельскою дорожкою считал его Груздев… Так выступил — простым глазом различишь его несчётные звёзды… «Что ж, — если и поймают, всё равно голову срубят… Русские покажутся, — тоже башку долой… Одно на одно… Так сем-ка я им навстречу, голубчикам. Всё путь покажу… А что они сюда идут именно, — куда же иначе им?.. Первый аул по всей округе… Возьми его, — всё остальное смирится… Только одуматься надо»… Он пошёл к своему месту в скалах. Дорога что, — дорогу он и ощупью найдёт… Дорога — пустое дело. К рассвету-то он в Чёрной балке будет… А пока здесь хватятся, и в лесу схоронится… Дело самое пустое… Да далеко за ним идти побоятся… У себя теперь будут оборону готовить…