Лежа на траве, а не в заросли, откуда он ее несомненно вытащил, она могла любоваться его животом, мускулатура которого напоминала стиральную доску, и беспрепятственно перевела взгляд на волнистость мускулатуры его бедер. Пол Тестон был совершенно голый.
— На тебе нет одежды, — не преминула она отметить этот факт.
— На тебе тоже, — сказал он, и она действительно была раздета.
Она впилась зубами в дыню, подумав, что без одежды легче быть откровенным.
— Ты оставлял меня ночью одну.
— Ты имела дело с ними, — он махнул рукой в сторону орхидей.
— Мне снилось, что они имели дело со мной... Твои друзья были восхитительны.
— Одна ночь в Эдеме, и тебе уже снятся распутные сны… Но для таких снов у тебя подходящее тело. Пойдем, завтрак съешь по пути, а я поведу познакомить самую красивую девушку Земли с самой красивой девушкой Флоры.
Он повел ее по тропе и вошел в заросль женских цветов, легко двигаясь между далеко стоящими друг от друга стеблями, и с такой уверенностью, что она спросила:
— Как тебе удается находить отдельную красоту в этой галактике красоты?
— По цвету ее цветка днем и благоуханию ночью.
— Ты приходил сюда ночью?
— Да, я прошел дозором по зарослям рано утром, еще при свете второй луны. К полудню растения погружаются в состояние покоя... Ах, здесь так легко и приятно… Фреда, познакомься с Сузи.
Сузи была величественным растением; ее блестящий стебель сиял бледно-зеленой юностью, а цветок был глубокого красного тона. Казалось, ее усики затрепетали, когда Пол подошел ближе, ведя Фреду за руку; округлость бедер орхидеи была совсем мальчишеской и соперничала со свежестью ее благоухания. Высотой она была больше двух метров.
— О Пол, она — само очарованье.
— Ты ей нравишься, Фреда. Ты заставляешь трепетать ее завитки. Стань поближе. Позволь ей обнять тебя.
Он наклонился, поднял один завиток посередине стебля и забросил его на плечо Фреды. Ей показалось, что листья на ее плече приняли чашевидную форму и стали легонько его массировать, а затем и остальные листья завитка, один за другим, образовывали нежные чашечки, которые прилипали к ее спине и окружали талию, облегая узкую часть спины и обвиваясь вокруг бедер. Верхушка завитка быстро, беспорядочно и очень легко колебалась перед ее пупком. Пришли в движение и другие ветви стебля, стремясь обнять ее, и Фреда придвинулась ближе, прижавшись к стеблю и глядя на цветок с благоговением художника перед Моной Лизой.
Теперь в игру вступили все завитки, трепеща вдоль ее бедер и окружая широкую часть таза. Она подняла руки и закинула их за голову, чтобы дать завиткам большую свободу на ее торсе. Они оплели ее венком, нижние завитки проскальзывали между ее бедрами и поднимались вверх, сплетая зеленый кокон, который легко удерживал ее своими присосками и одновременно ласкал, мелко подрагивая. Казалось, лепестки ощущали зоны наибольшей чувствительности к их касаниям, сначала целуя ее очень осторожно, а потом все более любовно, выбирая зоны с максимальной ответной реакцией, в которых листики превращались в сосущего мать младенца, любовника, сестру, супруга; и хотя они ласкали ей и щеки, и губы, ноздри оставляли открытыми, позволяя свободно проходить все более ускоряемому наслаждением затрудненному дыханию.
Глядя вверх на цветок, она увидела, как он откинулся назад, сначала двигаясь медленно, а потом вперед и вниз все быстрее по дуге синусоиды, тогда как завитки потянули ее сильнее, пытаясь поднять. Ощущая напряженную сосредоточенность орхидеи, она встала на цыпочки, чувствуя, что завитки ниже ее туловища задвигались учащеннее, подготавливая кульминационный момент сладостного путешествия цветка, и она напряглась, устремляясь еще выше, так теперь алчущая соединения, что забыла о Поле, как наверняка позабыла бы о своре индейцев, кружащих вокруг стебля с боевыми воплями. В самом конце сближения цветок замедлил движение, и она увидела, как раскрываются створки его лабеллума, чтобы соприкоснуться и заключить в себя желаемое.
Лепестки цветка развернулись и обернулись вокруг нее, снова сблизившись и заключив Фреду в чашу своей красоты, и она, в своей зеленой беседке, трепетала вместе с трепещущими листочками. Внутри цветка она ощущала пестик — этот язычок любви жаворонка, — суетливо и быстро трепещущий, подрагивающий мелкой дрожью, осторожно дотрагивающийся.
И вот он прикоснулся.
Как только ягодицы напряглись, остальные мышцы ее тела расслабились и позвоночник дугой изогнулся назад, как от внезапного удара, а подрагивание в пояснице перешло в невыносимый экстаз. Она боялась разорвать себя в триумфальном движении распускающихся бедер, но в зеленом натиске одолевающей ее нежности желание спасаться бегством от страха было гораздо меньше желания неотступно следовать велению своей любви. Ее швыряло в водовороте утонченно острой боли и иссушающего восторга. Завитки вокруг нее трепетали от радости и расслабленности, и она отвечала им толчками, сопровождаемыми нервной дрожью. Ее груди вырывались из объятий завитков, когда позвоночник рывком изгибался назад, и она в течение нескончаемо долгих мгновений тряслась мелкой дрожью, ощущая гармонию радости и освобождения, а ее груди в это время то вздымались, то опускались, подобно паре косуль, резвящихся в солнечном свете. Получалось так, что Фреда Карон, с трепещущими грудями и напряженными ягодицами, нашла то, в чем Земля отказала ей с Халом Полино, — высшее выражение диссонансного ритма.