— Куда?
— Например, в "Ройбуш". Это недалеко.
Когда солнце ушло за горизонт, начался дождь.
Мы забежали в клоаку бара, желая поскорее обсохнуть. Как ни странно, имелся один свободный столик.
Мы выпиваем по стакану, заказываем по второму.
Раздается знакомая мелодия. Ей звонят. Она говорит коротко, без обращений.
— Мне нужно уехать.
— Конечно. Поезжай.
— У тебя деньги есть? Тебе дать?
— У меня есть.
— Пока.
— Пока.
После ее ухода я оставляю пиво в покое. Оглядываюсь. Молодые студенты пьют и оживленно что-то обсуждают. Когда-то и я, студент, любил посидеть в "Кружке" с Секундовым или Тихоновым. Тогда все было иначе.
Я расплачиваюсь, оставляя последние три сотни.
Настя звонит сама. Просит одолжить тысячу. Она решила купить телефон за наличные. Не хватает тысячи.
— Хорошо.
— Когда мы встретимся, Кисыч?
— Во вторник я буду отдавать крупный пакет. Как раз за тысячу. Если составишь компанию, я отдам деньги сразу же.
— Во сколько?
Заказчица оказывается очень красивой, но на фоне Насти пресной. Ловлю себя на мысли, что горжусь Демонической.
— Пойдем в парк рядом с МВД, — предлагает Настя.
— А там разве есть парк?
— Конечно. Родь, ты что?
Парк действительно был. И парк неплохой. Свободные скамейки, деревца, вечный огонь, молодые женщины с колясками… Мы уселись на одной из скамеек и начали читать Апулея. Время потекло медленно и спокойно. Потом мы накупили яблок и груш и поехали поближе к ее дому. Здесь она сообщила, что к нам желает присоединиться сестра.
Я кивнул.
Мне было неловко перед Таней, и не потому, что я чувствовал себя виноватым — я не был виноват ни в чем, а потому, что Настя могла изложить в свое время такую версию событий, по которой я был чрезвычайно порочен.
Таня была все такой же. Она и впрямь напоминала Тихонова земным началом. Если наша стихия была огненной, ее — земной, спокойной, одинаково смиренно приемлющей и жизнь, и смерть. Мы болтали о какой-то чепухе.
Таня любопытно поглядывала то на меня, то на Настю. И смеялась.
Зазвонил телефон. Алла предложила зайти в гости. Настя вопросительно посмотрела на меня. Щекотливость ситуации заключалась в том, что зайдя к ним, я предавал своих, а не зайдя — выставлял себя подлецом, боящимся посмотреть правде в глаза, испугавшимся ответственности.
— В другой раз, — пробормотал я.
По ее глазам я понимал, что она отлично представляет положение, может, даже жалеет меня, но не может упустить случая поиздеваться.
Таня перевела взгляд с меня на сестру:
— И охота вам во все это играть? Ну, прям, как дети! Вы же любите друг друга. Так чего же вы боитесь?
Солнце закатывалось. Это зрелище в песках было особенно красивым. Вспомнились сцены из романа Абэ. Возможно, эти картины нарисовало даже не воображение писателя, а мое собственное, но это было неважно.
Песок окрасился в розоватые цвета, деревья отразились в реке в виде красных контуров, снизу поднялся запах весенней земли, сухие травы, освободившиеся от власти снега, топорщились — мертво-живые свидетели воскресения. Я вспомнил, что Настино имя означает "воскресение".
Мы прошли по сваленному дереву через старицу, потом через заросли кустов. Заросли казались условными, потому что на кустах не было зелени.
— Посмотрим отсюда на закат?
— Давай, Кисыч! — в ее голосе слышалась доверчивость и слепая любовь.
— Кстати, Секундов женится.
— Да ты чё?
Я думал на нее эта новость произведет впечатление, но ей было все равно. А когда-то она преследовала Сержа безумной любовью.
— В субботу он приглашает меня на мальчишник.
— А я думала мы в субботу увидимся…
— Мы обязательно увидимся. Я уйду с этого мероприятия пораньше, а после — сразу к тебе.
— Как здорово, Кисыч! А у меня есть очень хорошая новость. Начинается дачный сезон. В пятницу вечером все мои уедут. Так что суббота будет в полном нашем распоряжении.
— Я не смогу у тебя остаться на ночь. Ты меня понимаешь?
— Да, понимаю. Но вечер-то мы проведем вместе? Правда? Скажи, что правда?
— Конечно. Вечер — наш.
— Это хорошо. Кисыч?
— Что?
— Я тебя люблю.
На субботу мне даже не пришлось отпрашиваться. В этой четверти суббота была моим методическим днем, попросту говоря — выходным.
Секундов назначил встречу на два часа. Я проснулся в девять с ощущением, что горло болит, болит сильно, как когда-то на заводе. Следовало тут же принять меры. Я встретил боль без страха, без отчаяния, привычно. Неужели смирился? Я намотал на спицу вату, смочил ее кончик в 70 % уксусной кислоте и прочистил гланды, которые через несколько секунд побелели. Обычно после подобных манипуляций боль утихает. Аппетита не было, но я заставил себя позавтракать, потому что знал — на вечеринке придется пить. Нужно было пойти на мероприятие по возможности сытым. Мама занялась уборкой. Она сняла шторы, открыла окна, впустив в комнаты воздух, раскрыла рамы и начала протирать стекла. Я с болезненной гримасой наблюдал за ее действиями. Меньше всего мне хотелось идти куда бы то ни было. Хотелось остаться дома, помочь, но в глубине сознания маячила предательская мысль: от чувства пустоты и это не избавит. Неужели пустота поселилась после армии? Неужели Воронова была права: не следовало уходить? Но разве не это же чувство господствовало и перед, разве не пребывал я в состоянии бессмысленного томления, общаясь с Мартыновой или Сидоровой? Да и все окружающие были лишь фоном для тоски и поиска.
Тихонов предложил встретиться на трамвайной остановке. Она ассоциировалась с кладбищем, потому что трамвай, устроенный для нефтяников, проходил через главное действующее кладбище города. Целые рощи вырубались, чтобы предоставить покойникам наилучшую территорию.
Тихонов был одет небрежно, по-походному, чего нельзя было сказать обо мне.
— Почему мы встречаемся здесь? Куда мы едем?
— На дачу.
— К кому на дачу? Разве у Секундова есть дача?
— Нет, не у Секундова. У Ненастина.
— Ты хочешь сказать, что Ненастин разрешил Секундову проводить мальчишник на своей даче?
— Да, — улыбнулся Тихонов.
— Что-то в этом мире не так. Отношения между людьми не стоят на месте, как и сами люди…
— Хватит философствовать! — засмеялся Тихонов.
Он начал похлопывать меня по спине, словно говоря: "Окстись!"
— Мы поедем на трамвае?
— Нет, на машине, — Тихонов выжидающе посмотрел. Ждал вопроса. Я решил его не разочаровывать.
— На какой?
У меня было несколько предположений относительно вариантов ответа: Секундов купил машину накануне свадьбы, на новой машине Ненастина и проч., но его ответ оказался даже необычнее предполагаемых.
— За нами заедет Сашка.
Сашка, то есть младший брат Секундова, который ездил на угнанной машине своего отца, когда еще и ходить-то толком не умел?
— Занятно.
Мы въехали на территорию дачного товарищества и начали петлять по лабиринтам дорожек. Деревья были покрыты молодой зеленью, на некоторых цветниках уже появился узор, птицы щебетали, прославляя жизнь…
Оказалось, Ненастин, Секундов и Юрка (средний брат Секундова) уже на месте. Их привез Ненастин на своей "десятке", которую и поставил осмотрительно в гараж, находящийся где-то поблизости.
Дача оказалась нестарым, но прогнившим деревянным строением. Я из любопытства поднялся на второй этаж. Около окна стояла старая кровать, незаправленная, ржавая… Ненастин трепетно наблюдал за осмотром.
— Ну, как?
— Здорово, хотя и грязновато.
— Да мне и дача-то эта нужна, чтобы "телок" приводить. Больше не для чего. Она дача-то заброшенная. Отец сюда уж несколько лет не приезжает.
— А если телка посмотрит на эту грязь и скажет: "Не хочу в этой клоаке быть?" — встрял Секундов.
Ненастин засмеялся:
— Тогда пусть идет домой пешком.
Денис всегда отличался остроумием. Если бы не его беспринципность, он был бы, наверное, очень хорошим человеком. Впрочем, если бы не его беспринципность, он и с Секундовым не общался бы.