Серж выступил в роли распорядителя. Ему всегда нравилось быть лидером или, по крайней мере, воображать себя им.
Он сказал, что займется костром. На самом же деле принялся ходить от одного к другому, мешаясь и болтая о пустяках.
Я попробовал представить его внутренний мир. В его судьбе можно было при желании увидеть отражение собственной.
Беспросветная работа на стройке, скудные данные о которой поступали от Елены Евгеньевны, равно как и фотографии Секундова в телогрейке, у костра в окружении новостроек, случайные знакомства с какими-то полусумасшедшими (типа той, которую он водил в кинотеатр), обострение простатита, в котором Тихонов видел подлинную причину восстановления отношений с Таней.
Я вспомнил о странном ночном визите одинокого Секундова в недра Песочни, к Тане за вещами, в результате которого эти недра поглотили его окончательно.
Я нанизывал мясо на шампуры и жарил его, между тем как все остальные сооружали стол, готовили зелень, сервировали.
Роль вина выполняла крепкая настойка зеленовато-желтого цвета, которую изготавливал будущий тесть Секундова, и о которой Серж с гордостью сказал, что ее много будет на свадьбе.
Мне эта жидкость не понравилась. Впрочем, благодаря ей горло стало меньше болеть, а в голове зашумело. Я пил как можно меньше, с радостью и грустью думая о Насте, которая ждет. Ждет и любит.
Время близилось к восьми. Для всех оно текло в непринужденной беседе, для меня же каждая минута уменьшала час, который я мог провести с ней.
Мы с Тихоновым шли по тропкам, а вокруг скорбели зеленые чудеса — жасмин, вишни, яблони, груши.
Прошлое явилось, но в таком неприглядном виде, что становится понятным — смысл никогда не будет открыт. И нужно смириться.
Трамвай несет и несет под мирный стук колес до Полетаевского рынка…
— Я думала ты не приедешь…
— Я немного пьян…
— или приедешь совершенно пьяным…
Она едва успела закрыть дверь. Я отнес ее в спальню. Я был здесь в первый раз после той помолвки. Те же запахи, та же сырость. Прелесть места, которое за месяцы разлуки успело стать чужим, усиливало возбуждение. Действие алкоголя замедляло исход. Я оставил ее в изнеможении, а сам пошел на кухню за водой. В коридоре мой взгляд упал на стойку для обуви, где стояли босоножки ее матери. Я вернулся, дал напиться ей и попросил надеть чулки и босоножки.
Настя сказала, что у нее нет босоножек, тогда я предложил надеть те, бордовые, на что она с радостью согласилась. Размер подошел.
Вид ее ног, облаченных в нейлон, в туфли на шпильке, привел меня в неописуемый восторг. Настя испытывала оргазм за оргазмом, а я с удовольствием ласкал ее ноги, вдыхал запах обуви, представляя, что имею и дочь, и мать. Сбывалась фраза, оброненная в начале знакомства: "Твоя мать нравится едва ли не больше, чем ты".
Мы лежали изнеможенные и мечтали. Каждый о своем. Я не исключаю, что наши мысли в чем-то совпадали. Но на периферии внимания маячила новая — "мне пора".
Настя грустно улыбнулась.
Я начал ходить в спортзал не то, чтобы неожиданно, а как-то вдруг. В этот солнечный день мы с Тихоновым, уже по-летнему одетые, вышли на остановке "Теплоприбор", потому что пятый автобус сломался. Мне было все равно, где выходить, ибо до спортзала было не больше пяти минут. Тихонов тоже не особенно расстроился. Погода была чудесной!
Мы шли и болтали о "комплексе на массу" и "комплексе на силу". Я посвящал Тихонова в тайны метаболизма и сплитовой системы.
— Эх, Родя, было бы время, обязательно пошел. Ведь это же отдых!
— Еще бы. Как начал заниматься, перестал чувствовать усталость, хотя с виду кажется, что должно быть наоборот, — невнятно объяснил я.
— Время. Недостаток времени. Тебе не понять. У тебя же нет детей! Или есть?
Ехидный смешок.
Мы шли мимо бугров, покрытых свежей зеленой травой, той самой, по которой я так любил бегать.
— Это тебе, — вдруг брякнул Тихонов и вручил приглашение на свадьбу Секундова.
Я сказал маме, что свадьба затянется на всю ночь, а праздноваться будет по предварительным данным в столовой приборного завода.
Насте я пообещал, что приду ночевать. Тихонов на субботу взял отгул, а у меня она и так была свободной.
События хаотично завертелись: походы по магазинам, где продаются двери, спортзал, редкие встречи с Настей, звонки Тихонова и Черкасова, которого с Аней тоже пригласили. Я, как гусеница свернулся в кокон — происходящее не трогало. Я был чужд всему. Мама говорила, что надо отбить плитку, и я с готовностью бросал подготовку к урокам, говорила снять межкомнатные двери — и я выполнял, но выполнял с таким же отчуждением, как и все прочее. Была только Настя, но Настя гипотетическая. Встречаясь с настоящей, я не в силах был избавиться от разочарования.
Я ничего не читал. Я жил ожиданием. Причем ждал что-то эфемерное, непонятное самому.
День свадьбы пришел быстро, поразив обыденностью. Обычное утро. Обычное облачение в костюм-тройку, обыкновенная встреча с Тихоновым на Театральной, обыкновенная суета с выбором букета.
Дом Секундова. Суета в квартире. Хаос.
Единственным рациональным человеком в этой сутолоке оказался отец Сержа. Он угостил нас шампанским и бутербродами с икрой — мы были голодны.
Серж, боявшийся неумелыми действиями испортить все, и в силу этого напрягающийся. Человек с кинокамерой, которого наняли. Он снимал процесс одевания — обувания.
Я подумал, что он побывал, должно быть, даже во время испражнения Сержа — это же исторический момент!
Пришли Круц. Евгения была влюблена в Секундова еще с института, а он в это время сох по ее лучшей подруге Пономаревой.
Люди и события образовывали какую-то кучу. Свалка. Людская свалка.
Ненастин был свидетелем. Он был на своей "десятке" и суетился чуть ли не больше всех, причем ненавидя суету. Неблагодарное занятие!
Загс. Подарки.
Круц подарили Секундову здоровенную мягкую игрушку — слона, который не влез ни в один багажник. Пришлось его запаковать в маршрутку — так Круц и ездили со своим подарком.
Памятники. Фотографии у памятника Есенину.
И, наконец, столовая.
Тамада, которая хотела всех развеселить. 150 человек гостей, которые не веселились.
Черкасов с Аней ушли часа через два. Я с Тихоновыми — в начале одиннадцатого.
В голове шумело, но не от выпитого, а от громкой музыки и криков.
Было скучно. Секундов уходил в будущее, но это происходило пошло, обыденно. Как у всех. Мне стало страшно. Смерть будет такой же обыденной.
Я ехал к ней, как к спасению. Она избавит от скуки. Я постиг смысл понятия "тоска смертная". Так вот почему тоску называют смертной! Она тосклива в своей обыденности.
Когда я начал раздеваться, она с удовольствием наблюдала. Как я снимаю пиджак, расстегиваю запонки, стягиваю галстук, расстегиваю ремень. Я поймал на себе ее восхищенный взгляд, и вспомнил слова о том, что к нам никогда не придет привычка.
Мне почему-то подумалось, что я здесь в первый раз после нашей разлуки, но через секунды услужливая память шепнула, что я здесь был, был после мальчишника. И я все вспомнил. Механизм ассоциативного мышления запущен. Запах ее тела ассоциировался с запахом ее тела несколько дней назад, ее стоны ассоциировались с ее же стонами тогда, все действия казались заученными, а в силу этого какими-то приторными. Впрочем, алкоголь вносил муар в ощущения, в силу этого бесполезно было искать сходства и различия, смысла жизни у нее на груди, тайну смерти между ее ног и прочее. Я постарался ни о чем не думать…
Чаще я просыпался позже, чем она. С переходом же на новую работу, я стал меньше уставать, да и общение с ней стало не таким изматывающим — теперь мы виделись редко. Когда же я просыпался раньше, а такое бывало и раньше, я любил наблюдать за ее безмятежным лицом, таким по-детски наивным… Я всегда будил ее поцелуями. То ли мне не хотелось бодрствовать одному, то ли мне просто хотелось ласкать ее, но это повторялось всегда. Вот и сейчас я проснулся, оперся на левый локоть и внимательно вглядывался в лицо, в подрагивающие веки, в полуоткрытые губы. Потом я запустил руку под одеяло, отчего она сразу проснулась.