— Какая теперь разница?
— И ты вот так запросто отрекся от меня? От нашей любви?
— А ты, изменяя с Черкасовым, не сделала ли того же?
— Кисыч, ты очень жесток!
— Насть, а ты?
— Давай я позвоню тебе завтра, когда все успокоится. Ты просто не в себе, Кисыч.
— Я не Кисыч.
— До завтра.
Я вздохнул:
— До завтра.
Она позвонила в десять, оторвав меня от работы над романом, романом, который был о ней.
Говорила о любви. И я верил этой любви, но она мне была не нужна. Я с радостью отрекался от прошлого. А роман позволял поставить точку. Как там у Достоевского: "Я начал работать. И работа меня вынесла"?
— Кисыч, если ты не хочешь встречаться — не встречайся со мной. Но позволь хотя бы разговаривать с тобой по телефону… У меня есть ответ на твое "Ожидание". Ты помнишь "Наш ответ Чемберлену"?
— Помню.
— Я назвала стихотворение "Мой ответ "Ожиданию"". Прочитать?
— Подожди, я приготовлю ручку, чтобы записать.
Она не знала, что ее стихотворение может понадобится для романа.
— Читай.
— "Мой ответ "Ожиданию"":
Плачем жалобным дождя
Я с тобой навек прощалась,
И в душе не помещалось,
Что забудешь ты меня.
Ветер гнул к земле кусты,
Ветками стучался в двери.
Я кричала в шум: "Не верю,
Что сгорели все мосты!"
Я звала, но ты не слышал.
Гордо шел навстречу ветру…
И тебя уж больше нету…
Только плачет дождь по крышам.
— Неплохо. Но художественные достоинства уступают "Ожиданию".
— Где уж нам, сирым!
— Не ерничай.
— Слушаюсь, мой Господин.
— Насть, ты так ничего и не поняла? Дело не в колледже, не в женщине, а дело в тебе. Я не могу больше с тобой быть. Я устал.
— Кисыч, позволь мне только звонить иногда. Я устроюсь на работу, закончу институт. Я уже сейчас работаю на ТРК "Ока".
— Мне нет до этого дела.
— Но Кисыч!
— Знаешь, Настя, в римской истории есть такой момент. После очередной пунической войны римляне никак не могли решить, воевать им с Карфагеном или нет. И один из сенаторов начинал каждую речь словами: "Carthago delenda!" — "Карфаген должен быть разрушен!" Сколько бы ты ни звонила, я буду говорить тебе всегда: "Мы должны расстаться!"
— Прощай! — она в сердцах вешает трубку.
Я не прилагаю никаких усилий, чтобы изменить ситуацию, поэтому приближается час, когда обратной дороги не будет.
В пятницу Тани нет на работе, и я предлагаю Свете прогуляться. Мы идем по чудесной золотоосенней улице Баженова через несколько парков, дворами добираемся до памятника Уткину. Там тоже парк.
— Ты не боишься, что я расскажу о сегодняшнем дне Тане?
— Нет. Что ты ей скажешь? Что мы гуляли? В этом нет ничего предосудительного. Что я угостил тебя мороженым? Чтобы ты ни сказала, Таня сочтет, что ты говоришь все это из ревности.
— Мне пора. Ты проводишь?
— Конечно.
После того, что я сделал с Настей, ни одно действие в отношении этих женщин не могло рассматриваться как жестокое.
Провожая Свету, я осознаю, что не люблю ни ее, ни Таню, ни кого-либо еще. Меня забавляет интрига.
Мне вдруг стало интересно: смогу ли я переспать со Светой, если пересплю с Таней? И если да, то смогу ли снова вернуть потом Таню? Мне вдруг показалось, что моя власть над женщинами стала безграничной. При разрушении морали всегда возникают иллюзии абсолютной свободы и абсолютного могущества.
Сидя на лавке, я сдерживался, чтобы не поцеловать Свету. И мне казалось, что она будет не против. Только она обязательно расскажет Тане. Я не хотел играть ва-банк. Ибо ценность Тани была не больше, но и не меньше ценности Светы. Не меньше. И не больше.
Мир дико устроен. Дорогие отношения выбрасываются на помойку, а дешевым придается ценность. Влюбленные служат нелюбящим, а невлюбленные пользуются женщинами, которые влюблены в них. Ярмарка тщеславия. Я, плохо скрывая презрение, поцеловал Таню. Мы только что поели. От нее пахло едой. Это было неприятно. Но я не подал виду.
"Еще несколько таких поцелуев, и она сделается противной".
Я, шутя, потискал ее груди и попку. Она засмеялась и обняла меня.
Я, должно быть, монстр. Обманываю ее. Ввожу в заблуждение. Играю ее чувствами, не испытывая своих. Разве можно так поступать?
Она отдалась мне в третье воскресенье сентября. Девятнадцатого. В прихожей я с удивлением обнаружил ее сестру — семнадцатилетнее убогое существо, плохо владеющее речью и пребывающее в "сне разума".
— Таня, а что же Ольга не уехала?
— Нет.
— А она нам не помешает?
— Конечно, нет. Она ляжет у себя, а мы ляжем в зале.
Таких вещей не позволяла себя даже Настя!
Если бы не та испорченность, которую я приобрел, общаясь с Настей, если бы не моя бесчувственность, я ни за что не остался бы!
Мы поужинали. Попили чаю. И Таня начала разбирать постель.
Я сходил в ванную, умылся. Зашел в зал. Таня расхаживала по комнате в одной ночнушке, а Оля сновала туда — сюда, собирая вещи.
— Раздевайся? — обратилась ко мне Таня.
— Может, подождем, когда Оля уйдет к себе?
— А ты что, стесняешься?
Я фыркнул. Снял рубашку и джинсы, оставшись в одних трусах. Трельяж отразил похудевшее за три недели тело. Я выглядел примерно так же, как в период работы на заводе. Именно таким знала меня Настя.
Действия Тани до сих пор были такими прагматичными, такими целесообразными, что я растерялся. Я не знал, как приступить.
Она выключила телевизор.
— Только не входи в меня сразу. А то мне будет больно.
В зеркале я встретился с ней взглядом.
Обстановка была нелепой. Она болтала какую-то чепуху, разрушая атмосферу интимной связи. Внутри меня некто хохотал. Однако тело было готово. Это было связано с тем, что рядом лежит новая женщина, мною еще не изученная. Она сама привела меня сюда и ждет. Правда, мне не хочется ее изучать. Изучать Таню — значит, попусту тратить время. Она слишком проста. Я и так знаю, что будет. На что она мне?
Ее трясло. Ее груди были даже больше, чем я думал. Они оказались четвертого размера, но я не видел в них самостоятельной ценности. Таня не была желанным объектом, хотя груди ее могли бы стать предметом зависти большинства женщин.
Я спустился к ее животу, к ее ногам.
Мои ласки будоражили ее.
Она снова удивила меня, попросив перейти к делу.
Я зашуршал презервативом.
— Что это ты делаешь?
— Достаю презерватив.
— Не надо.
— Что значит, не надо?
— Я это не люблю. Хочу почувствовать твою сперму внутри.
От подобного заявления я опешил. Она была слишком хладнокровной и прямолинейной.
— Таня?
— Что?
— А предохранение?
— Я уже об этом позаботилась. Я нанесла гель туда, внутрь.
— Ты уверена, что это поможет?
— Вероятность защиты 85 %.
— А у презерватива — 100 %.
— Не сто, а 97 — он может порваться.
— Не хочешь использовать и то и другое?
— Ты боишься стать отцом?
— Слишком уж много раз я проходил через это!
— Не бойся, иди ко мне.
Она раздвинула ноги.
Я поднял их и положил себе на плечи. Они оказались коротковаты. Когда я придвинулся ближе, ее колени почти коснулись лба.
— Тебе не больно? У тебя хорошая растяжка? — пошутил я.
— Не больно, — она не поняла шутки.
Я ощутил жжение. Подумав, что дело, может быть, в мази, я, не обращая внимания на странное ощущение, начал делать то, что положено.
— У тебя жжет? — спросила Таня шепотом.
— Да. А у тебя?
— Тоже. В инструкции написано, что эта штука продлевает акт.
— То-то я думаю.
— Что, правда продлевает?
— Ощущения какие-то неострые.
— Это плохо?
— Может, не будем болтать?
Я очень трепетно подошел к проблеме ее оргазма, рассудив, что нет ничего хуже, чем кончить раньше.
И мне удалось дождаться. Акт длился очень долго, возможно, потому, что мазь снижала чувствительность не только моих рецепторов, но и ее. Мы поменяли несколько поз. Наконец, я почувствовал, что Таня кончает: начала, погрузив язык в мой рот, двигаться беспорядочно. В этот момент она была сверху. Так ей было удобнее, учитывая длину ее ног. Тогда я расслабился.