Чрезвычайно любопытно наблюдать, как вопрос о принадлежности меняет свою суть в том случае, если я объявляю другому человеку: «я принадлежу тебе». В данном случае ситуация полностью меняется.
Необходимо сначала отметить, и это существенно, что я здесь привожу в качестве примера такую ситуацию, которая не позволяет себя объективировать или, по крайней мере, не может быть объективирована, не подвергаясь при этом радикальному изменению.
Постараемся проникнуть в суть исходного отношения: Жак, я тебе принадлежу. Это означает: я питаю к тебе бесконечное доверие, ты можешь делать со мной, что хочешь, я полностью полагаюсь на твою волю. Это не значит, по крайней мере в принципе, что я твой раб. Напротив, я добровольно отдаюсь в полное твое распоряжение; наилучшее употребление, которое я могу сделать из своей свободы, — это отдать ее в твои руки, как если бы я добровольно подменил свою свободу твоей, или, скорее, моя свобода парадоксальным образом реализует себя в этой подмене.
Важно, каков будет ответ на это предложение, выраженный, может быть, не в словах, а в действиях. Другими словами, как будет уточняться ответная реплика «ты мне принадлежишь», которая кажется необходимой реакцией на действие, которым «я отдаю себя в твое распоряжение»! Она, очевидно, является выражением овладения. «Ты мне принадлежишь» означает «ты моя вещь»; я располагаю тобой, как мне угодно.
Но можно себе представить, что в этом ответе акценты будут проставлены по-другому и он может означать «я принимаю тебя как уча-
32
стника в том творчестве, в том предприятии, которому я себя посвятил».
Кроме того, совершенно ясно, что если эти два случая могут быть четко разграничены теоретически с помощью рефлексии, то в реальности провести между ними различие очень трудно. Однако на этом различии нужно настаивать во что бы то ни стало, так как фундаментальный вопрос состоит в том, нуждаешься ли ты в моей свободе как свободе или, напротив, хочешь, чтобы я отказался от нее.
С этого момента возникает связанная с анализируемым вопросом проблема, касающаяся моей внутренней установки, взятой в ее наиболее глубоком аспекте. J
Когда я заявляю: я принадлежу тебе, значит ли это, что я совершаю акт абсолютного отречения? Что я изменяю себе как существу мыслящему и имеющему волю? И какова будет моя последующая реакция на предполагаемое подчинение? Если на него я был не только согласен, но и желал его, то нет никакого смысла в том, чтобы я восставал против него, когда оно состоится. Все зависит от моей позиции в акте самоотдачи. К несчастью, есть все основания думать, что эта позиция не может быть четко определена в приведенном случае, так как невозможно узнать, что скрывает в себе подобное по сути своей эротическое увлечение, — существует ведь коллективный эротизм.
Нам нет нужды напоминать здесь, что в той степени, в какой я позволяю обращаться с собой, как с вещью, я сам делаю из себя вещь, и можно спросить поэтому, не предаю ли я тем самым себя сам.
Эти рассуждения приводят нас к необходимости определить проблему, которая лежит в основе всех размышлений такого рода и которую можно сформулировать следующим образом: что значит принадлежать и могу ли я в действительности располагать собой тогда, когда я себе не принадлежу?
Если мы сошлемся на предварительные замечания, от которых отправлялись, спрашивая себя, что означает для объекта принадлежать кому-либо, то тотчас признаем чрезвычайную сложность возникшего перед нами вопроса.
a) Могу ли я в какой-либо степени относиться к себе как к объекту, принадлежащему субъекту, которым был бы я сам? Каким было бы отношение, связывающее это «я» и это «я сам»?
b) Если эта объективация неосуществима или, говоря точнее, если она превращает меня в то, что я не есть, то может ли существовать отношение, передающееся термином «принадлежать»?
c) В любом случае необходимо выяснить, что я хочу сказать, когда утверждаю, не точно передавая свою мысль, что я принадлежу себе; может быть, нам здесь будет полезно совершить подстановку и вместо термина «принадлежать» использовать выражение «быть или не быть для себя самого». Фундаментальная проблема состоит в определении конкретного отношения, которое связывает меня со мной
2 - 10982
33
самим, или, глубже, в определении того, должна ли быть трансцен-дирована сама идея подобного отношения.
Если термин «объект» взята его узком значении, если мы подразумеваем под ним вещь, которой кто-либо обладает, которая может составлять часть какого-либо собрания, то совершенно ясно, что ответ на первый вопрос должен быть отрицательным, с теми отговорками, которые я сейчас приведу. Кроме того, «я» является отрицанием объективности; итак, к «я» в данном случае должно было бы быть здесь такое же отношение, как к «он», что лишено смысла в данном аспекте анализа проблемы.
Тем не менее невозможно ограничиться простым отказом от разбирательства сути дела. Не может ли выражение «я принадлежу себе» быть понято только при условии строгой персонификации отношения, лежащего в его основе, то есть не может ли это выражение быть интерпретировано следующим образом: я беру себя под свой надзор, я опекаю себя? Интересно будет отметить, что этим самым внутри ситуации «я себе принадлежу» воспроизводится ряд, совершенно симметричный тому, который развертывался перед нами, когда мы анализировали комплекс «ты мне принадлежишь».
В конце концов, я мог бы располагать собой как вещью, от которой хотят освободиться, что происходит в случае самоубийства. Но подобное невозможно обнаружить в самой жизни, кроме того случая, когда она старается подражать смерти (например, в полной продажности).
Если под я принадлежу себе понимать я ответствен за себя — а такая идентификация осуществляется не без некоторого смещения мысли, — то я вынужден сделать вывод, что все это происходит так, как если бы я был раздвоен, как если бы я, например, предстал одновременно и старше и моложе себя самого (в данном случае я могу представить себе двух братьев-сирот, один из которых опекает другого).
Отметим, что в этом отношении мы находим абсолютную сходимость или даже совпадение следующих ситуаций:
я принадлежу тебе;
ты принадлежишь мне;
я принадлежу себе.
Стабильное равновесие здесь осуществляется в той мере:
1) в какой различие между младшим и старшим действительно, то есть поскольку старший обладает авторитетом;
2) в какой этот авторитет признан младшим.
1)Если вообразить некое существо, полностью отдавшееся во власть своих импульсов и капризов и живущее только одним мгновением, то, как кажется, можно применить это различие только теоретически и номинально. Может случиться и так — и это потребует анализа, — что данная ситуация имеет в своей основе крайний случай, находящийся на границе человеческого вообще, а именно когда мы имеем дело с существом, лишенным всякого сознания. Может быть, мы проникаем здесь в глубочайшую суть сознания и, возмож
34
но, обнаружим, каким образом происходит соединение его психологической и моральной сторон.
2) Мы могли бы, с другой стороны, и без всякого труда представить себе существо, которое обладает в достаточной степени моральным сознанием, но которое отвергает эти утверждения, отказывая им в праве служить основанием для приказа или запрета.
Как редкий случай можно представить, что у анархиста в его наиболее чистом варианте — предположим, что такой существует, — высказывание «я принадлежу себе» может быть брошено как вызов в лицо сознанию, выступающему для него глашатаем ненавидимого им общества. Было бы интересно понять, в какой мере заключения моего предыдущего анализа приложимы к этому крайнему случаю.
По-видимому, эта формула, высказанная анархистом, носит исключительно негативный характер; она означает: я не принадлежу никому, и никакое сообщество не имеет ни малейшего права на меня. Здесь сказать «я» означает на самом деле сказать «никто другой»; содержание «я» определяется только через это отрицание и никаким другим образом.
Теперь весь вопрос состоит в том, способно ли это чисто полемическое утверждение, имеющее форму вызова, эффективно направлять жизнь и поведение человека. Очевидно, что нет. Волей или неволей этот анархист вынужден будет столкнуться с определенными ценностями, причем с одними он будет считаться, другие отвергнет, но только во имя каких-то третьих, более или менее неявных ценностей. Эти ценности, какими бы они ни были, не могут совпадать с принципом исключения, или чистого отторжения, к чему, как кажется, свелось его «я». Отсюда тот заключающийся в самой его мысли парадокс, который не может быть разрешен, поскольку он даже не опознан.