Подобные размышления определяют направление всех исследований, касающихся открытости другому**, проявляемой не только в милосердии, но и в надежде и восхищении, высокое духовное и даже метафизическое значение которых, как мне кажется, не полностью признано в наши дни.
Глагол «soulever»' передает наиболее полно и точно и во всей его многозначности тип того действия, которое оказывает на нас восхищение или, вернее, которое совершается в нас в зависимости от объекта, его вызывающего. Это настолько верно, что когда мы, слушая музыкальное или поэтическое произведение, делимся нашим энтузиазмом с кем-либо, кто его не разделяет, то нам не только кажется, что он остается на земле, когда мы воспаряем, но мы испытываем тягостное впечатление, что он нас тянет вниз и заставляет спотыкаться; неистовость нашего протеста против такого его отношения и определяет меру усилия, с которой мы ему сопротивляемся.
Очевидно, что свойство восхищения состоит прежде всего в способности отрывать нас от нас самих, от мысли исключительно о себе;
1 «возбуждать, вызывать волнение, поднимать» (фр.).
38
без сомнения, нет другой области, где снижающий, редукционистский, упрощающий анализ Ларошфуко проявил бы в максимальной степени свою недостаточность. Может быть, также не существует лучшего примера, удачно освещающего последствия, которые берг-сонианское различение открытого и закрытого типа ментальной установки может получить в психологическом плане.
Действительно, мало сказать, что восхищение — это активное отрицание некоторой внутренней инерции. Нужно, помимо этого, особо отметить, что оно может мыслиться не только как порыв, но и как вторжение (глагол «inonder» — наводнять, затоплять — соответствует здесь неопровержимой реальности). Подобное вторжение может осуществиться только в душе такого существа, которое не образует замкнутую в себе самой герметичную систему, куда не может проникнуть ничто новое.
Если смотреть глубже, хотя я и не имею времени на этом останавливаться, я сказал бы, что восхищение связано с тем, что нам что-то открывается. Идеи восхищения и откровения являются соотносительными, и чисто субъективная психология осуждена на непонимание восхищения и на его подмену теми данными, к которым оно, строго говоря, не сводимо. Именно в этом одно из оснований реализма.
В дополнение к этим простым замечаниям необходимо было бы провести последовательное изучение отказа от восхищения и неспособности восхищаться и увидеть, каким образом и то и другое передают некоторую фундаментальную неспособность быть открытым другому.
Один драматург сказал не так давно в ходе интервью, что восхищение кажется ему унизительным состоянием, в котором человек отказывается от всей своей власти и силы. Сколь бы гротескным ни казалось это утверждение, тревожит то, что оно выражает все более широко распространяющееся умонастроение. Вероятно, нет ничего, что точнее характеризует современную деградацию, чем недоверие и подозрение по отношению ко всему, что признано возвышенным и превосходящим по ценности остальное. Анализ, подобный тому, который провел Шелер по отношению к ресентименту*, показал бы, что в основе этой подозрительности лежит навязчивая озабоченность самим собой («но как же я-то, что же со мной тогда станет?»). Восхищение, насколько можно его перевести в понятийный ряд, является утверждением не относительного, а абсолютного превосходства: абсолютного — я настаиваю на этом; и в данном отношении слово «несравнимое» точно подходит по смыслу.
Впоследствии, конечно, разум может сравнивать (будут говорить: это так же хорошо, как... это еще более прекрасно, чем...), но это уже несущественно по отношению к первоначальному чувству, которое есть признание некоторого абсолюта1. Только путем рефлексивного движения я начинаю мыслить себя в отношении этого абсолюта
1 Прислушайтесь к словам знатока на художественной выставке: «Очень хорошо... очень хорошо... да, это — хорошо».
39
и беспокоиться о том положении, которое я по отношению к нему занимаю. И именно здесь возникает выбор: в зависимости от того, веду ли я себя как система притязаний или нет (здесь я имею в виду прежде всего внутреннее поведение), я буду или не буду испытывать ревнивое беспокойство в связи с тем абсолютом, который возник передо мной. Насколько выражение «ргепаге ombrage de»" в данном случае богато смыслом! Оно великолепно передает ту мысль, что это новое сияние может меня затмить в моих собственных глазах или в глазах других, чье уважение прямым образом сказывается на моем мнении о себе самом. Здесь уместно поразмышлять относительно тех условий, которые делают возможным или, напротив, подавляют какое бы то ни было откровение.
Говорить, что восхищение есть унижающее человека состояние, — значит относиться к человеку как к существующему только для самого себя, воспринимающему себя как центр мироздания. Подчеркивать же, что это — воодушевляющее состояние, — значит следовать противоположной идее, заключающейся в том, что главная функция, присущая субъекту, — выход из сосредоточенности на себе самом и реализация себя прежде всего в самоотдаче и в творчестве во всех его формах.
Очевидно, что отказ от восхищения может проявляться в самых разных формах; не всегда в основе его лежит зависть или ресенти-мент. В конце концов можно представить, что восхищение и энтузиазм могут быть если и не осуждены, то взяты под подозрение во имя критической мысли под тем предлогом, что они лишают нас контроля над самими собой.
Но здесь наше размышление легко обнаруживает, что если в плане познания роль разума является главенствующей в том смысле, что он должен управлять последовательностью операций, позволяющих выявить сами факты, осознание которых придет позднее, то совершенно невозможно признать за ним подобную роль в области оценки. Абсурдно предполагать, что критический разум даст нам возможность определить, достойно или нет восхищения данное произведение. Он может здесь играть только негативную, хотя и полезную роль, заставляя меня отдать отчет в том, нет ли в моем восхищении каким-то новым произведением определенного духа противоречия или, напротив, желания убедить самого себя, что я вибрирую в унисон с теми, кто задает тон в обществе, к которому я принадлежу, или стремления к оригинальничанию и т. д.
Неспособность восхищаться, отсутствие таланта к восхищению ставит ряд различных, но связанных между собой проблем относительно того, что я назвал бы внутренней инерцией или духовной атонией.
Чтобы проникнуть в суть этих явлений, нужно было бы осмыслить с возможной ясностью само понятие ответа. Английское слово «response» в смысловом значении более точно, так как оно лучше,
1 «вступать в чью-либо тень», в смысле ревниво беспокоиться, будучи кем-то «затененным» (фр.).
40
чем французское «reponse», выражает реакцию, идущую из глубины души и отсутствующую у существ внутренне инертных.
Мне задают вопрос, на который я не могу ответить. Это означает, что я не обладаю чем-то необходимым, чтобы на него ответить. В данном случае почти неизбежны материальные сравнения. Ко мне относятся как к картотеке, которая осмысливала бы себя и была бы своим архивариусом. Но во мне нет той карточки, которая соответствовала бы поставленному вопросу. Здесь мы находимся в сфере имения (avoir), или, точнее сказать, наш опыт нам предстает сначала как выразимый лишь в терминах имения, или владения, хотя, поразмыслив, мы понимаем, что такой образ ошибочен, поскольку я не могу представить себе, что во мне существуют расположенные в ряд элементы знания, из которых нужно выбрать требуемый. Но очевидно, что я могу горячо желать удовлетворить того, кто меня просит, не имея к тому возможности; и в этом случае я как бы действительно натыкаюсь на материальное препятствие.