Итак, в качестве эмпирического существа я нахожусь в ситуациях. А в качестве возможного существования (экзистенции) я нахожусь именно в пограничных ситуациях. И, совершив скачок, я оказываюсь перед лицом неустранимого раздвоения: я больше не нахожусь лишь в мире, тем не менее я существую постольку, поскольку я обнаруживаю себя в нем. Я двояким образом могу стремиться избавиться от этой двойственности, правда тщетно. В мистике я могу еще обрести убежище от мира. Но, говорит Ясперс, это — иллюзия, так как на самом деле мистик продолжает жить в этом мире. Итак, одно из двух: или его жизнь вне мира и его жизнь в мире никак между собой не связаны, но тогда мистика этого мистика сводится к пережитому опыту, к трансу, или же, напротив, эта связь всегда постоянно поддерживается, и тогда появляется та самая двойственность, тот дуализм, что неявно содержится в пограничной ситуации. Другим способом избежать такого дуализма является позитивизм как отказ от всего, что не есть мир, но такое решение не более реально, чем предыдущее.
С большой убедительностью и силой Ясперс показывает пределы и уязвимые места позитивизма, неспособного осознать то, что придает человеческой жизни ее трагическое достоинство, не умеющего оценить и признать ни реальность смерти, ни реальность судьбы или ошибки и неспособного понять сомнение, отчаяние и дать ответ на них.
Итак, мы должны отказаться от надежды освободиться от напряжения между миром и тем, что его трансцендирует, — от этой как бы пружины нашего экзистенциального удела. «Все в мире, — говорит Ясперс, — глубоко безразлично, и все в нем может получить решающее значение. В экзистенциальном смысле, будучи феноменально всецело временным, я выше времени. Несущественность времени со всей значимостью выступает в обнаружении экзистенции в силу присущей ей решимости. Страсть, двигающая действием, сопровождается сознанием, что все это не имеет никакого значения, однако таким образом, что серьезность действия углублена, а вовсе не покалечена...» (Bd. П. S. 209).
183
Ill
Теперь мы можем представить себе то, что Ясперс называет систематикой пограничных ситуаций. Среди них имеется одна, которая иерархически господствует над всеми остальными и состоит в том, что в качестве эмпирического существа я всегда нахожусь в определенной ситуации, являющейся именно такой, а не иной: я живу в определенную эпоху, принадлежу к определенному полу, имею такой-то возраст, занимаю определенную социальную позицию и т. д., причем эта узкая конкретизация контрастирует с идеей человека вообще и с теми атрибутами или совершенствами, которыми он характеризуется. Но при этом остается место для будущего как неопределенной возможности.
Прежде всего обратим внимание на то, что только в силу иллюзии моя определенная ситуация представляется мне как особенное проявление универсального, так как на самом деле, лишь исходя из нее, я восхожу к глобальному образу, или псевдообразу, универсума. Благодаря вымыслу я ставлю себя некоторым образом над моей ситуацией, рассматривая ее как одну из возможностей, реализовавшуюся среди остальных и вместо них. И здесь открывается путь, которому следует познающее сознание в своей ориентировке, но этот путь не ведет нас к бытию. По сути дела, это способ избежать пограничной ситуации или по крайней мере скрыть ее. Повсюду я натыкаюсь на определенные данности. Передо мной всегда стоят такие данности, в зависимости от которых я мыслю и действую. Моя ситуация несет с собой определенные материальные, психические, духовные или идеальные трудности или сопротивления, с которыми я должен считаться. Конечно, мы различаем два предельных случая: взятая со стороны материи, свобода выступает как полное овладение объектом, взятая же со стороны духа, она будет абсолютным взаимопониманием. Но это всего лишь идеальные предельные случаи. Дух реален постольку, поскольку он до определенного пункта подчиняется природе. «Моя неизбежная зависимость по отношению к природной данности и по отношению к волевой позиции другого человека, — говорит Ясперс, — это аспект моей пограничной ситуации, поскольку она меня обнимает» (Bd. П. S. 213).
Итак, историческая определенность, или детерминация, предстает для меня конститутивным элементом существования, взятого в его глубине. Тем не менее эта глубина не является просто и непосредственно данной вместе с самим историческим сознанием. Она достигается экзистенциальным прояснением пограничной ситуации. И такое прояснение может быть осуществлено только каждым по отдельности и для себя — это не абстрактная операция, всеобщим образом выполняемая или передаваемая. Я существую тем интенсивнее, чем больше действую в рамках моей уникальной, неповторимой ситуации, отдавая себе ясный отчет в том, что она имеет в себе имен
184
но уникального. Напротив, тогда, когда я действую так, как другой действовал бы на моем месте, то есть как особенное проявление всеобщего, как единичный образец определенной универсалии, я испытываю чувство пустоты, неудовлетворенности, как бы находясь перед лицом того, что есть не более чем времяпрепровождение.
Наконец, заметим, что я никоим образом не могу рассматривать себя как абсолютное начало. Я могу бросить взгляд за пределы моих истоков, по ту сторону моего рождения на свет и таким образом объективно рассматривать свое происхождение. Тем не менее я должен принять определенную духовную установку перед лицом моих истоков. Путь верности им, как и дорога к отказу, равно открыты передо мной. Но для Ясперса такой отказ предстает как подлинное духовное самоубийство. Я не выбирал моих родителей. Они — мои в абсолютном смысле. Даже если бы я хотел отказаться от своих истоков, игнорировать их я не могу. Даже если бытие моих родителей должно мне казаться чуждым, все равно оно связано с моим бытием самой тесной связью. Выхолощенное в объективном плане понятие родителей определяется и обретает свое содержание лишь в моих родителях, неотъемлемо принадлежащих мне. Поэтому мое экзистенциальное сознание приговаривает меня или к тому, чтобы я признал себя непостижимым образом ответственным за то, чем они являются или были, или же в случае, если я порываю с ними связь, необратимо отрезать себя от моих собственных корней. Однако само собой разумеется, что мои родители не могут быть для меня простой данностью, объективным образом существующей. Это — существа, участвующие в возможной экзистенции, и тем самым между ними и мной устанавливается процесс общения, реальный или виртуальный, чреватый кризисами. Но даже там, где ситуация запрещает общение или исключает его, почитание остается вместе со своим, я бы рискнул назвать, онтологическим статусом, поскольку оно выражает нерушимую общность, основополагающее со-бытиё (Mitsein), которое можно отнять от моего собственного бытия лишь неоправданным насилием (Bd. II. S. 216).
Рассматривая условия, с которыми связана моя личная судьба, я колеблюсь между идеей случайности, даже случайного накопления случайностей, и идеей абсолютной необходимости, предопределенности (например, астрологической). Пока я захвачен одним из этих представлений, другое имеет тенденцию раскрыться для меня как освобождающее меня, и наоборот. Но здесь кроется адский круг, от которого я могу освободиться, лишь осознавая пограничную ситуацию. В качестве действующего я перестаю быть просто-напросто другим по отношению к ситуациям, в которые я вовлечен. Я сам присутствую в них, а они выступают как явленность того, чем я могу быть. По ту сторону всякой рациональной мысли я экспериментирую с пограничной ситуацией как нераздельно слитой со случаем, который я схватываю как мой. Пограничная ситуация проясняется лишь благодаря своего рода присвоению случая, благодаря чему я
185
его превращаю в мой. Мои обстоятельства и я, мы поддерживаем друг друга, не позволяя нам действительно расстаться. Моя судьба перестает быть мне чуждой. Я ее люблю, как люблю самого себя. Эта amor fati1 ведет экзистенциальный эксперимент с бытием таким образом, что с объективной точки зрения выглядит лишь ограничением, пределом. По сути дела речь идет о том, чтобы преодолеть сразу и некоторое суеверие по отношению к всеобщему и тотальному, с одной стороны, и фривольный вкус к чистому разнообразию — с другой, так чтобы подняться к нерушимому единству единичности и существования, обнаруживаемому или проясняемому в историческом сознании amor fati.