§ 92. Но то, что довершает красоту пластических произведений, есть приятная их наружность. Почему если и в) формы, по себе правильные и стройные, не затрудняют действий осязания и зрения углами, плоскостями, прямыми линиями, предоставленными безжизненной природе, а везде дозволяют глазу и руке беспрепятственно скользить по округлостям, свойственным всему органическому, то и решительное чувство приятного должно находить полное удовлетворение там, где изделие является столь натуральным, будучи, однако, искусственным.
§ 93. Пластика, переходя физические и исторические идеалы, принимает дальнейшие ограничения в бюстах и статуях прозаических лиц и теряется вовсе в изображении животных. Животное есть такая идея, в коей несовершенная душа закрыта какою-нибудь одностороннею формою жизни; почему для пластического художества хотя в образе животного есть определенный характер развития, но нет лица как целости, нет души как единства.
§ 94. Но облики животных могут иметь наружное выражение силы, проворства и т. п. Совершенство сего рода заметно у млекопитающих и является а) как в полном раскрытии горизонтальной линии, составляющей тело животного четвероногого и требующей волнистых очертаний, так и в коленчатом образовании отвесных конечностей, приближающем оные к прозябанию, б) в постепенном возвышении поддерживающей голову шеи, которая опять нагибается, в) в стройном движении целого. Такие идеалы суть не столько олени (еще же менее псы и львы), сколько газели, жирафы, а особливо кони, которые сверх того удалены от обыкновенной в прочих животных, односторонности.
§ 95. Наконец, когда являются не облики живых тварей, а игривые формы предметов неодушевленных, тогда подобные утвари, подчиненные понятию употребительности, оставляют художнику только вариации сей главной темы. Где же пластика теряется в изображении животных и домашних утварей, там ей остается один только шаг до совершенно неорганических масс, которые она в качестве архитектуры как относительно изящного художества обрабатывает по законам простой симметрии и по ограниченному понятию прочного и спокойного жилища, каковы дома, либо удобного приюта, каковы беседки, мавзолеи, театры и т. п., либо приличного входа, каковы торжественные врата.
§ 96. Но и ограниченное прозаическим понятием жилища и приюта здание имеет такую сторону, с которой, приближая сие последнее к идее, возводит архитектуру на степень изящного зодчества. Ибо если ее изделие посвящается существу, возвышенному над земными потребностями, то и от жилища ничего не остается, кроме а) ограничения с боков, б) прикрытия сверху и в) кроме потребности освещения. Такой идеал здания есть языческий храм или павильон.
§ 97. В храме облагорожено зодчество трояким образом. Ибо то, что здесь наиболее принадлежит еще прозе, суть стены, в рассуждении коих много уже значит избежать резких углов. Но над стенами возвышается краса павильона – купол, опоясанный радужным карнизом и почиющий на колоннах, через которые зодчество переходит опять в собственную пластику. Первый есть символ свода небесного, второй – эклиптики, или солнечного течения по зодиаку, третьи – символ полюсов или стран света.
§ 98. Купол представляет целость органических покровов, подобно как карниз – раму или сцену для кипящего сонма живых фигур. Но что и колонна, коей начало и конец, надстолбие и база возвышены на степень капители и пьедестала, получает значение свободного и самостоятельного изделия, – явствует уже из того, что она может быть превращена в статую, с которою, например, колонна ионическая разделяет все принадлежности и украшения.
§ 99. Впрочем, не сии украшения и принадлежности, а разность высшего рода, подчиняющая себе прикрасы, дает соответственное четырем странам света происхождение и смысл четырем ордерам, то есть тосканскому, дорическому, ионическому и коринфскому. Ибо в колонне запечатлено определенное отношение между измерениями, вследствие коего в первом ряду превозмогает (экваториальная) толщина, а во второе (полярная) вышина.