16. Уроды. «Но это дети разумных родителей; отсюда и нужно заключать о наличии у них разумной души». Я не знаю, по какой логике нужно так заключать. Я уверен, что с таким заключением нигде не согласятся. Ведь если бы с ним согласились, то не осмелились бы уничтожить безобразное и уродливое существо, как это повсюду делают. «Да, но ведь это уроды». Пусть так, но что же такое ваши тупые, лишенные разума, упрямые идиоты? Недостатки тела создают урода, а недостатки ума (гораздо более благородной и, употребляя обычное выражение, гораздо более существенной части) — нет? Отсутствие носа или шеи создает урода и исключает такое существо из рода человеческого, а отсутствие разума и понимания — нет? Это значит сводить все к тому, что было только что опровергнуто; это значит связывать все с формой и признавать мерилом человека только его внешность. Чтобы показать, что при обычном способе рассуждения об этом вопросе основной упор делают на форму, а всю сущность вида «человек» (как его образуют) сводят к внешнему виду, как бы ни было это неразумно и как бы ни отрекались от этого, нам достаточно проследить немного дальше человеческие мысли и действия, и тогда это ясно обнаружится. Идиот с правильным внешним видом — человек, у него есть разумная душа, хотя она и не проявляется. «Это несомненно», — говорите вы. Но сделайте уши немного длиннее и острее, а нос немного площе обыкновенного, и вы начнете колебаться. Сделайте лицо еще уже, площе и длиннее, и тогда вы придете в недоумение. Увеличьте еще сходство с каким-нибудь животным и сделайте голову совсем головой какого-нибудь другого животного; тотчас же получится урод, и вы станете доказывать, что у него нет разумной души, что его нужно уничтожить. Где же теперь, спрашиваю я, точная мера крайних границ того внешнего вида (Shape), который несет в себе разумную душу? Ведь бывало так, что у людей рождались наполовину звери, наполовину люди или на три четверти звери и на четверть люди; возможно поэтому, что они могут самым различным образом быть ближе к тому или другому внешнему виду и обладать разной степенью смешения сходства с человеком и с животным. Я был бы очень рад узнать, каковы те точные очертания, которые по этой гипотезе обусловливают или исключают присоединение к ним разумной души? Какого рода внешность является верным признаком присутствия внутри или отсутствия этой обитательницы? Пока это неизвестно, мы говорим о человеке наугад. И я боюсь, что так будет все время, пока мы будем полагаться на определенные звуки и на фантастическое представление о неизменных и установленных в природе, но нам неизвестных видах. Но после всего этого мне хотелось бы предложить вопрос, не впадают ли люди, усматривающие разрешение всех трудностей в заявлении, что младенец с искаженным внешним обликом — это урод, не впадают ли они в ту же самую ошибку, против которой ратуют, а именно: не устанавливают ли они какой-то вид между человеком и зверем? В самом деле, что такое в данном случае их урод, если вообще слово «урод» имеет какое-нибудь значение, если это не человек и не зверь, а нечто причастное и тому и другому? Но ведь совершенно то же самое и вышеупомянутый идиот. Следовательно, необходимо отбросить обычное понятие о видах и сущностях, если мы хотим действительно проникнуть в природу вещей и изучить их не на основании беспочвенных выдумок о них, а исходя из того, что наши способности могут обнаружить в них в отношении их существования.
17. Слова и виды. Я упомянул здесь об этом потому, что, какие бы мы ни соблюдали предосторожности, мы можем обмануться относительно слов и видов при наших обычных понятиях о них. Я склонен видеть в этом большое препятствие ясному и точному знанию, особенно в отношении субстанций; именно отсюда возникла большая часть затруднений относительно истины и достоверности. Если бы мы привыкли отделять свои размышления и рассуждения от слов, мы в значительной мере избавились бы от этого неудобства в своих собственных мыслях; но оно все еще мешало бы нам в беседах с другими, пока мы оставались бы при том мнении, что виды и их сущности представляют собой нечто большее, чем наши отвлеченные идеи (как они есть) с присоединенными к ним названиями в качестве их знаков.
18. Вывод. Достоверное познание есть всюду, где мы воспринимаем соответствие или несоответствие своих идей; а достоверное реальное познание есть всюду, где мы уверены в соответствии этих идей с реальностью вещей. Указав здесь признаки соответствия наших идей с реальностью вещей, я, полагаю, показал[339], в чем состоит эта достоверность, реальная достоверность. Чем бы ни была она для других, для меня, признаю, она была до сих пор одним из тех desiderata[340], в которых я чувствовал большой недостаток.