С другой стороны, разуму свойствен и другой недостаток — склонность сваливать в одну кучу вещи, между которыми можно заметить какое-либо сходство, что непременно будет вводить его в заблуждение и подобным смешением вещей будет мешать уму получать отчетливые и точные представления о них.
32. Подобия. К этому последнему недостатку позвольте мне присоединить другой, родственный ему, по меньшей мере по имени; это — склонность позволять уму при возникновении какого-либо нового понятия сейчас же отыскивать подобие, чтобы сделать новое понятие яснее для себя. Это, быть может, хороший прием, полезный при объяснении наших мыслей другим; но он ни в коем случае не является правильным методом приобретения верных понятий о чем-либо для нас самих, так как уподобления всегда в чем-нибудь хромают и не достигают того строгого
==255
соответствия, которое должно существовать между нашими представлениями о вещах и самими вещами, если мы хотим мыслить правильно. Конечно, эта наклонность делает из людей располагающих к себе говорунов, ибо в разговоре самыми приятными всегда считаются те люди, которые умеют вкладывать свои мысли в умы других людей с величайшей непринужденностью и легкостью; при этом неважно, правильно ли построены их мысли и соответствуют ли они вещам. Мало есть людей, которые озабочены самим учением; больше людей думают о том лишь, чтобы оно легко давалось. Людей, которые своими речами воздействуют на воображение слушателей, возбуждая у последних представления с такой же быстротой, с какой течет поток их слов, хвалят как людей речистых; только они и слывут за людей с ясной мыслью. Ничто не содействует этому в такой мере, как уподобления: применяя их, люди думают, что они и сами лучше понимают [то, о чем говорят], поскольку их лучше понимают другие. Но одно дело правильно мыслить, и другое дело уметь излагать надлежащим образом, ясно и доходчиво свои мысли — правильные или неправильные — другим. Хорошо подобранные сравнения, метафоры и аллегории в соединении с методом и порядком изложения дают такой результат лучше, чем что бы то ни было, так как, будучи заимствованы от объектов уже известных и для разума привычных, они воспринимаются сразу, как только они высказаны. И, считая, что существует соответствие между ними и предметом, ради объяснения и истолкования которого они приведены, люди думают, что и предмет благодаря этому становится понятным. Так фантазия сходит за знание и красиво сказанное ошибочно принимается за нечто обоснованное. Я говорю это не с целью осудить метафоры или с намерением устранить это украшение речи; я имею здесь дело не с риторами и ораторами, а с философами и любителями истины, которым я позволю себе предложить нижеследующее правило для проверки того, действительно ли они, направляя в целях усовершенствования своего знания свои мысли на что-либо, понимают рассматриваемый предмет таким, каков он есть сам по себе. Установить это мы можем, наблюдая за тем, не пользуемся ли мы при уяснении предмета для самих себя или при объяснении его другим только заимствованными представлениями и посторонними по отношению к предмету идеями, которые мы прилагаем к данному предмету в порядке приспособления ввиду известного соответствия или воображаемого сходства с ним. Образные и метафори-
==256
ческие выражения хороши скорее для иллюстрации неясных и непривычных идей, с которыми ум еще не вполне освоился; но в таком случае ими пользоваться нужно для иллюстрации идей, которыми мы уже обладаем, но не для описания тех, которых у нас еще нет. Такие заимствованные и метафорические идеи могут следовать за действительной и веской истиной, могут оттенять ее, если она найдена; но они ни в коем случае не должны становиться на ее место и приниматься за нее. Если все наше изыскание не пошло дальше сравнений и метафор, то мы можем быть уверены, что скорее фантазируем, чем познаем, и еще не проникли во внутренность и реальность вещи, какова бы она ни была, и довольствуемся тем, что доставляет нам наше воображение, а не тем, что доставляют сами вещи.
33. Согласие. В управлении разумом нет ничего более важного, а может быть, и ничего более трудного, чем знать, когда и где и в какой мере давать согласие 31. Охотно говорят — и никто не сомневается в том,— что наше согласие или несогласие и их степень должны определяться очевидностью, которую несут с собой вещи. Несмотря на то, мы видим, что [знание] этого правила не делает людей лучше; одни твердо усваивают доктрины, [исходя из] шатких оснований, другие — без всяких оснований, а некоторые — в противоречии с очевидностью. Одни принимают достоверность чего-либо, и их не поколеблешь в том, чего они держатся; другие колеблются во всем; достаточно есть и таких, которые отвергают все, как недостоверное. Что же делать в таком случае новичку, искателю, начинающему? Я отвечу: пользоваться своими глазами. Есть соответствие в вещах, соответствие и несоответствие идей, различимые в весьма различных степенях; и есть глаза у людей, чтобы видеть это, если они того желают; но глаза могут быть затуманены или ослеплены, и способность различать ослаблена или утрачена. Интерес и страсть ослепляют; привычка аргументировать односторонне, даже в ущерб своим убеждениям, затуманивает разум и постепенно лишает его способности ясно различать между истиной и ложью и принимать, таким образом, правую сторону. Небезопасно играть с заблуждением и облекать его для самих себя или для других в форму истины. Душа мало-помалу утрачивает свою естественную склонность к действительной и веской истине и постепенно примиряется со всем, чему можно придать хоть какое-нибудь подобие ее. И если вначале позволяют воображению занять место рассудка ради забавы, то впоследствии оно узурпирует его место уже в резуль-
==257
тате практики, и то, что рекомендуется этим льстецом (который стремится только угодить), принимается за благо. Воображение, этот куртизап, знает столько приемов обмана, столько способов придать окраску, видимость и сходство, что человек, который не остерегается принимать что-либо, кроме самой истины, который не следит тщательно, чтобы его ум не подчинялся ничему, кроме истины, обязательно попадает в сети. Кто склонен верить, тот наполовину уже согласился, и тот, кто часто выступает наперекор собственному рассудку, внушая ложь другим, не далек от того, чтобы поверить самому себе. Это уничтожает то огромное расстояние, которое разделяет истину и ложь, сводит их почти вплотную, и, что бы вы ни выбрали, между вещами, которые так близки друг от друга, нет большой разницы, а когда разрыв между ними так мал, то страсть, интерес и т. п. легко и незаметно определяют, что должно быть принято за истину.
34. Беспристрастие (Indifference). Я говорил выше32, что мы должны относиться совершенно беспристрастно ко всем мнениям, не должны желать, чтобы какое-либо из них оказалось верным, и не должны стремиться придавать им видимость истины; что мы должны, оставаясь беспристрастными, принимать и усваивать мнения в той мере, в какой очевидность, и только очевидность, свидетельствует об их истинности. Те, кто так поступают, т. е. сохраняют свой ум беспристрастным по отношению к мнениям, которые должны определяться только очевидностью, всегда будут находить, что разум достаточно проницателен, чтобы различать между очевидным и неочевидным, ясным и сомнительным; и если они дают свое согласие или отказывают в нем только на основании этого критерия, они смогут положиться на свои мнения. Поскольку таких мнении, пожалуй, будет немного, эта осторожность будет иметь еще ту хорошую сторону, что заставит их больше, чем обычно, размышлять и будет приучать их к необходимости еще более тщательной проверки; а без этого ум становится лишь вместилищем нелепостей, а не хранилищем истин. Те, которые не сохраняют в себе этого беспристрастия ко всему, кроме истины, и не предполагаемой, а доказанной для самих себя, надевают на глаза цветные очки и смотрят на вещи через искажающие стекла, а потом считают, что этим оправдывается их следование за обманчивой видимостью, которую они сами же для себя создали. Я не ожидаю, что таким путем каждый будет соразмерять свое согласие с той основательностью и с той ясностью, с какой может быть
==258
доказана всякая истина, или что люди могут совершенно уберечься от заблуждения; это превосходило бы то, что возможно для человеческой природы, какими бы средствами мы ни пользовались. Я не стремлюсь к такой недостижимой привилегии. Я говорю только о том, что должны делать те люди, которые хотят честно обращаться со своим умом и правильно пользоваться своими способностями в преследовании истины; мы подводим способности гораздо чаще, чем они нас. Люди имеют больше основания жаловаться на плохое управление способностями, чем на их недостаток: ведь когда речь идет о людях, мнения которых отличаются от наших, мы жалуемся именно на первое. Тот, кто, будучи равнодушен (indifferent) ко всему, кроме истины, не допускает, чтобы его согласие опережало ее доказательство или выходило за пределы доказанного, приучится к тому, чтобы заниматься не предположениями, а исследованиями, и исследованиями добросовестными. При этом условии никто не окажется в затруднительном или опасном положении из-за того, что не усвоил истин, необходимых в его положении и при его обстоятельствах. Все другие пути обрекают человечество на ортодоксию; люди с самого начала впитывают в себя общепринятые мнения своей страны и партии, никогда поэтому не подвергая сомнению их истинность; едва ли один из ста вообще проверяет ее. Такие люди за их предвзятое убеждение в своей правоте получают одобрение. Человек же, который рассуждает, является врагом ортодоксии, так как может случиться, что он отклонится от некоторых доктрин, принятых в данном месте. Таким образом, люди без всякого усердия или самостоятельного изучения принимают по наследству местные истины (ибо они не везде одинаковы) и привыкают соглашаться без доказательства. Влияние этого гораздо шире, чем обычно думают. Ибо исследовал ли когда-нибудь хоть один из сотни ревностных ханжей всех партий те догматы, за которые он так упорно держится? Думал ли он когда-нибудь, что в этом его задача и долг? Если кто-либо сочтет это необходимым, его заподозрят в отсутствии рвения. Если же он примется за исследование, его заподозрят в склонности к вероотступничеству. А если человек способен однажды заставить свой ум принять и упорно отстаивать положения, доказательности которых он никогда не проверял, и притом в вопросах величайшей для него важности, то что же может удержать его от применения этого короткого и легкого способа быть правым в менее важных случаях? Так мы научаемся одевать наши