[10] в повествовательный ритм. Сначала он ощутил это в себе: на ходу, постоянно в движении встречающиеся ему детали и эпизодические сцены звучали в нем, следуя одна за другой, как песня; все, что он эмоционально воспринимал, вбирал в себя, жило в нем уже в рассказанном виде, как отдельные звенья повествования; мгновения сегодняшнего дня тут же принимали форму случившегося в прошлом, притом иначе, чем это было в его снах, — без заходов издалека и длинных рассуждений, только ясные и четкие главные фразы, короткие и однозначные, как констатация факта или момента: «Ветер набросал в ограждение из сетки головки репейника. Старик с пластиковым пакетом в руке наклонился и сорвал на пустыре гриб. Собака пропрыгала мимо на трех лапах и чем-то напомнила мне серну; кожа старика была желтой, лицо белым; серо-сизый дым, застилавший пустырь, шел из его каменной лачуги. Треск и дребезжание сухих стручков на одиноко стоящем дереве походили на звуки встряхиваемого коробка спичек. В Дуэро из воды выскакивали рыбы, рябь на воде покрылась от ветра, дувшего против течения, мелкими белыми гребешками, а на другом берегу волны лизали подножье скал. В поезде из Сарагосы уже горел свет, и были видны редкие пассажиры, сидевшие у окна…» Но потом этот ритм спокойного повествования о происходящем перед глазами перекинулся на тот, еще только предстоящий, задуманный как многоплановый текст в духе арабесок, и «Опыт» тут же превратился, еще до того, как была написана первая фраза, в рассказ, причем так настойчиво и властно, что все другие формы мгновенно предстали как ничтожные. Это не испугало его, а показалось безмерно прекрасным; ведь в ритм повествования ворвался согревающий всех и вся полет фантазии, окрыляющего вымысла, слишком редко проникающего в тайники его души, но которому он все еще доверял, хотя бы по той причине, что, когда вдохновение и фантазия посещали его, вокруг царила тишина, даже среди оглушительного грохота и шума, — и тогда естественная тишина, далекая-далекая, где-то на лоне природы, не шла с ней ни в какое сравнение. А самым примечательным в творческой фантазии было то, что в ее образах и картинах место действия и сама местность, где он хотел писать свой рассказ, участвовали как бы на равных. Правда, интуиция подталкивала его к этому еще и раньше, да только он уже перенес однажды, к примеру, березу из-под Кёльна в Индианаполис, превратив ее в кипарис, а одну зальцбургскую тропу скота к водопою в Югославию и даже использовал целый населенный пункт, где он сидел и писал, в качестве второстепенной детали задника; однако на сей раз Сория должна появиться как Сория (возможно, вместе с Бургосом и даже Виторией, где один местный старик опередил его со своим приветствием) и стать одновременно предметом повествования, как и jukebox. Глубоко за полночь в нем все еще жило то физическое ощущение вновь обретенной повествовательной формы; правда, его все же кое-что мучило, и уже давно, — в буквальном смысле все какие-то мелочи (прохожий с зубочисткой во рту; на одном могильном камне имя «Бенита Сория Верде»; в честь Антонио Мачадо набитый камнями и залитый цементом вяз, исписанный его стихами; отсутствующие буквы в вывеске ОТЕЛЬ); все это скопилось в нем, распирало его мозг и требовало быть изложенным на бумаге. Правда, из этого уже ушла та вдохновляющая, несущая потоком картины и образы сила воображения, покинув его сердце и засев лишь у него в голове, трансформировавшись в холодное принуждение, — бесконечно пульсирующий бессмысленный бег, будто бьешься лбом в закрытые ворота; и тогда он спрашивал себя: а не было ли то, что первоначально казалось ему божественной прозой, обыкновенным обманом — выражением его страха перед распадом повествования на не имеющие смысла куски, превращением цельного текста в нечто бессвязное? Опять отговорка? Новая уловка? Уродливое порождение трусости? А было ли столкновение нос к носу с человеком с зубочисткой во рту зимой на Кастильской Месете, его кивок, означавший приветствие, действительно чем-то ничтожным, незначительным? — Это уж как всегда: первую фразу, с которой он начнет завтра писать, он не будет предугадывать заранее; после всех его до сих пор заранее продуманных начальных фраз он всегда вставал потом в тупик перед второй. Но с другой стороны: долой все так называемые правила и закономерности! И так далее…